Нервничал и Сергеев, винтовку он у меня забрал и неотрывно следил за раскопками. За завтраком он провел со мной политбеседу о том, какой вред обществу может нанести Кукарев, если станет обладателем камня. И предложил план действий: убрать Кукарева до того, как он откроет крышку сундука, затем предложить остальным мирно покинуть Жердяевку. В случае отказа всех уничтожить.

Не могу сказать, что план меня обрадовал, убивать людей ради какого-то камня, пусть и несущего угрозу обществу, не совсем хорошее дело, к тому же я не знал, к кому же в конце концов он попадет и как этот человек им распорядится. Ведь Сизов ясно объяснил, что камень заклятия может приносить только зло.

Но я зря переживал — сундук кукаревцы не нашли. Побросали лопаты и побрели к лагерю.

Мы следили за братками до тех пор, пока они не пообедали, не собрали палатку и не погрузились на «Зарю». И лишь когда «Заря» скрылась за островом, пошли взглянуть на раскоп.

Кукаревцы выкопали огромную яму, в нее уместился бы весь дом Юрия Семеновича. А мы-то с Сергеевым недоумевали, что они делают в подполье столько времени. Сколько бесполезной работы проделано. Но я Кукарева понимаю — трудно расставаться с мечтой о сверхвласти над людьми. Как он не перекопал другие подполья?

До своей палатки мы добрались в шесть вечера, пора было покидать Жердяевку и нам — после того, как уехали кукаревцы, Оно обязательно навестит нас. Но ужасно хотелось есть, за весь день мы выпили лишь термос кофе и съели по маленькой пачке печенья и потому сразу принялись готовить ужин. Сварили три пакета с рисом и перемешали с двумя банками тушенки. Получилось очень даже ничего. Не спеша выпили кофе и начали собираться.

Винтовку с автоматом завернули в палатку и сунули в рюкзак, отдали остатки хлеба бурундукам и двинулись в сторону села Красное.

Уходил я с чувством вины перед красноармейцем Сизовым — я не смог и не смогу его похоронить. Место, которое он показывал ночью, я так и не определил. Надежда на то, что он погребен в одном из подпольев Балаевых, не оправдалась.

Тропинка то вилась по краю косогора, то уходила в глубь леса, петляя между деревьями, то продиралась сквозь заросли боярышника и краснотала, и приходилось идти все время в затылок друг другу. И, конечно, было не до разговоров. Но только тропа вывела нас на покос и потянулась вдоль копен, я спросил, пристраиваясь рядом с Сергеевым:

— Арсений Петрович, вот ты был готов убить этих ребят ради того, чтобы камень не попал к Кукареву. Но кому он тогда должен был достаться, кто стал бы его хозяином?

— Могу сказать лишь одно — очень высокому начальнику. К таким наш Х-в на поклон ходит.

— Но ты отлично знаешь, чем больше начальник, тем больше от него зла. Как распорядился бы он камнем заклятия, злой силой, исходящей из него? Может, для общества было бы лучше, останься он у Кукарева?

— А ты дотошный, сразу чувствуется журналистская хватка. По-своему ты прав, будь моя воля, я бы его вообще уничтожил, чтоб не достался никому, но я человек военный, мое дело выполнить приказ. Только не надо никаких слов про слепое подчинение, солдафонство. Моя задача была — не дать Кукареву оружие зла. Дальше камнем, его судьбой займутся другие. Это как в журналистике, задачи вроде бы одни — и у региональных газет и у центральных, а возможности разные. Кстати, все хотел спросить, почему ты ушел из газеты?

Странные все же люди, вот если бы я ушел из охранников, никто бы и спрашивать не стал. Сергеев, пожалуй, шестой или седьмой человек, кого это интересует. Мне уже надоело объяснять, и я ответил кратко:

— Джойс словами своего героя еще в начале двадцатого века назвал журналистов «флюгерами», с тех пор ничего не изменилось.

Мой краткий ответ стал началом долгого разговора:

— А тебе, конечно, хотелось писать, ни от кого и ни от чего не завися. Такого быть не может. Работы Ленина ты, пожалуй, не изучал, а мне пришлось. В статье «Партийная организация и партийная литература» он написал: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя». По-моему, лучше не скажешь. Далее он утверждал, что свобода творческого человека в буржуазном обществе — а это наше светлое будущее — полностью зависит от денежного мешка. Собственно, это и происходит у нас, не важно, кто этот мешок представляет, олигарх вроде Березовского или региональный руководитель. Кто платит, тот и заказывает музыку. И насчет «флюгера» Джойс прав, страна сделала оборот на 180 градусов, а журналисты почти все остались на своих местах и продолжают писать как ни в чем не бывало. Многие, конечно, пытаются сказать правду. Мог бы это делать и ты. Вопрос в другом, а нужно ли это кому?

— Вот-вот! — перебил я Сергеева, так как он задел самое больное место. — Раньше выйдет серьезная критическая статья, сколько писем в редакцию, откликов, разговоров, обсуждений. А сейчас воспринимают по-другому, словно им показали фокус — похлопали и тут же забыли.

— А что ты хотел? Общество потребления, все пережуют и… на выход. К этому тоже надо привыкать. Ты обращал внимание на то, что сейчас читают? Можно сказать, люди мельчают. Но я думаю, здесь другое, просто всем надоела пустопорожняя болтовня. Заразил Горбачев всю страну словесным поносом. Отсюда и всеобщий пофигизм… А из газеты ты зря ушел. Зря. Свободу на блюдечке никто не принесет. Да и есть ли она? Не помню, у кого прочитал — человек признает себя свободным, когда приблизится к своему животному бытию. Каково, а? Но есть и другое мнение…

Сергеев сыпал цитатами, называл знакомые и малознакомые имена писателей и философов, и, когда снова пришлось идти в затылок друг другу, я боялся, как бы он, постоянно оглядываясь, не наткнулся лицом на сухую ветку…

До реки Красной добрались затемно. Не зная, на какое расстояние действуют «чары» Оно, но хорошо помня происшествие на берегу, я предложил Сергееву пройти к броду, что находился в четырех километрах от устья, и перейти реку. Тропа закончилась, и мы брели в темноте, то запинаясь о поваленные стволы тальника, то проваливаясь в скрытые под травой ямы.

Но нам повезло, уже через километр мы наткнулись на троих рыбаков, сидевших у костра. Рыбаки встретили нас настороженно, один сразу положил на колени ружье. На просьбу переправить нас на ту сторону ответили отказом: «Мотор сломался». И посоветовали топать к броду. Лицо одного из рыбаков показалось мне знакомым, приглядевшись, я узнал дядю Васю Махонина, он раньше жил в Жердяевке и часто приходил к отцу. Я шагнул ближе к костру и спросил:

— Ты что, дядя Вася, не признал меня?

— Да я шибко не разглядывал, — Махонин встал и подошел ко мне. — Е-мое! Анатолия Балаева сын! Весь в отца. Какими судьбами? Да вы присаживайтесь, утром доставим, куда надо.

— Мотор же сломан.

— Для кого сломан, а для кого — нет. Откуда идете в таку темень?

Пришлось наплести про археологическую экспедицию, вот, мол, закончили раскопки, захотелось повидать родных.

Рыбаки предложили попробовать ухи. Я достал из рюкзака водку. Мужики закряхтели, потерли ладонями грудь. После выпитой водки — Сергеев и я предпочли водке круто заваренный чай — пошли обычные для рыбалки байки.