благодарить кого-то за полученные деньги? И потом разве за ней не следили? А вот мальчик оставался на свободе. Ему не составляло труда добраться до соседнего городка и за жалкую цену продать один или два бриллианта, смотря по обстоятельствам. С единственным условием, что деньги должны быть посланы из Парижа. Так он и поступал из года в год.

Четой де Дрё-Субиз и всеми их гостями внезапно овладело чувство странной неловкости. В тоне шевалье, в его манере говорить была не одна лишь уверенность, столь раздражавшая поначалу графа. В его словах звучало что-то пренебрежительное и враждебное, а вовсе не дружеское и не любезное, чего, собственно, от него все ждали.

Граф натянуто улыбнулся.

– Ваша история весьма трогательна, она меня очаровала. Поздравляю! У вас блестящее воображение!

– Что вы, что вы! – возразил Флориани очень серьезно. – Воображение тут ни при чем. Я рассказал все именно так, как оно произошло, и не могло произойти по-другому.

– Откуда же вы это знаете?

– Вы все рассказали мне сами. Я представил себе жизнь мальчика и его матери в глухом селении, ее болезнь, старания и выдумки паренька, чтобы продать камни и спасти мать. Или хотя бы облегчить ее страдания. Болезнь взяла верх. Мать умерла. Прошли годы. Мальчик вырос, стал взрослым мужчиной. И вот – безусловно, я отпускаю себя на волю своей фантазии, – представим себе, что взрослому мальчику захотелось вернуться в дом своего детства и встретить там тех, кто подозревал и во всем винил его мать… Думаю, вы без труда вообразите жгучий интерес, какой вызовет такая встреча в старинном особняке, где давным-давно произошла эта драма?

Тишину, воцарившуюся после слов шевалье, наэлектризовала тревога. На лицах графа и графини читалось желание понять, что же происходит, и вместе с тем явное нежелание это понимать.

– Кто же вы такой, шевалье? – тихо осведомился граф.

– Я? Шевалье Флориани. Мы познакомились с вами, граф, в Палермо, и вы имели любезность не раз приглашать меня к себе.

– А что означает ваша история?

– Ровно ничего! Игра воображения! Я попытался представить себе, с какой радостью сын Анриетты, если он еще жив, сообщил бы вам, что он один виновен в краже «ожерелья королевы» и сделал это лишь из-за несчастья матери. Ведь той грозила потеря места… служанки, а она им жила. И мальчик страдал, видя страдания своей матери.

Флориани говорил со сдерживаемым возбуждением, слегка склонившись к графине. Никаких сомнений не оставалось. Шевалье Флориани был не кем иным, как сыном Анриетты. Все указывало на это: его слова, волнение, с каким он говорил. И намерение быть узнанным тоже читалось совершенно отчетливо.

Граф не знал, как ему поступить. Чем ответить на дерзкую выходку? Дернуть сонетку? Положить начало скандалу? Сорвать маску с вора, который его когда-то обокрал? Но это было так давно! И кто поверит истории с сострадательным мальчиком? Нет. Разумнее принять рассказ за фантазию, сделать вид, что истинный его смысл остался непонятым. Граф подошел к Флориани и оживленно воскликнул:

– Ваша выдумка так увлекательна, так забавна! Повторяю, она меня очаровала. Почему бы вам не продолжить свою фантазию и не рассказать нам, что стало с этим прекрасным мальчиком, с этим образцовым сыном? Надеюсь, он не остановился, вступив на столь многообещающую дорогу?

– Конечно нет!

– Я так и подумал! После такого дебюта! В шесть лет украсть знаменитое ожерелье, о котором мечтала Мария-Антуанетта!

– Вот именно, – подхватил Флориани, – вступить в состязание с графом и не потерпеть для себя ни малейшего ущерба, поскольку никому и в голову не пришло внимательнее проверить оконные рамы. Заметить, что оконный выступ чист, а не покрыт вековой пылью, на которой могли бы отпечататься следы. Признайтесь, было отчего вскружиться голове маленького мальчугана. Разве это было так просто? Протянуть руку и взять?.. Нет, надо было захотеть… потрудиться…

– И тогда протянуть руку.

– Обе руки, – закончил со смехом шевалье.

Всем в этот миг снова стало не по себе. Человек, называвший себя Флориани, несомненно, и сам представлял загадку. Авантюрист, совершивший в шесть лет гениальную кражу, явился сегодня к своей жертве. С какой целью? Из утонченного желания пощекотать себе нервы? Или задумал покончить с давними обидами? Зачем он, оставаясь воспитанным гостем великосветской гостиной, пожелал так дерзко выставить себя напоказ?

Флориани встал и подошел к графине, собираясь откланяться. Она невольно сделала шаг назад. Шевалье улыбнулся.

– Неужели я напугал вас, мадам? Неужели слишком далеко зашел в комедии салонного болтуна?

Графиня справилась с собой и ответила с пренебрежительной усмешкой:

– Что вы, шевалье! Легенда о добродетельном сыночке меня очень заинтересовала, и я счастлива, что мое ожерелье положило начало его блистательной карьере. Но вы не думаете, что малыша… я имею в виду сына этой самой Анриетты, толкнуло на кражу не столько сострадание, сколько призвание?

Шевалье тут же парировал выпад.

– Раз жестокое разочарование, постигшее мальчика, не остановило его, думаю, вы правы, мадам, речь шла о призвании.

– Что вы хотите сказать?

– То, что вам известно лучше меня. Большая часть бриллиантов в ожерелье была фальшивой. Подлинных, купленных у английского ювелира, было всего несколько. Остальные уже успела продать семья по мере того, как у нее возникали житейские трудности.

– Но ожерелье все равно оставалось «ожерельем королевы», – надменно произнесла графиня, – чего сыну Анриетты никогда не понять.

– Он понимал одно, мадам: фальшивое или настоящее, это ожерелье служило вывеской, позволяющей