чрезвычайно приятно. С великим почтением его проводили к лучшему столику, а затем метрдотель неожиданно вернулся с бутылкой вина из Шатонёф-дю-Пап. Уэллстоун поначалу решил отказаться, но заметил, что это «Бокастель»: королевский подарок, одно из его любимых красных вин долины Роны. В такой ситуации у него не осталось иного выбора, кроме как выпить один бокал. Только один. Возможно, будет хамством с его стороны прихватить с собой бутылку, но управляющий проявит себя еще большим хамом, если отберет ее. Таким образом, Уэллстоун сможет поработать до вечера, а потом, после легкого ужина, вознаградить себя оставшимся вином.

Но все вышло иначе. Официант, откупорив бутылку, тут же перелил вино в графин, и прощайте планы принести бутылку домой. Но вино было превосходным: с насыщенным, почти жестким вкусом. Пока Уэллстоун изучал меню, только что осушенный бокал снова наполнили. Что за беда? Почему бы и не устроить себе выходной? Он заказал улитку à la Bordelaise[35], а затем, войдя во вкус, еще и устрицы «Рокфеллер», которыми славился «Лафит». Покончив с обоими блюдами и тремя бокалами вина, он ощутил неприятную сытость и тревожное урчание в животе, а вместе с ними – чувство вины и разочарования. В конце концов оказалось, что идея была не из лучших.

Что он вообще здесь делает? Книга почти закончена, и это прекрасный репортаж. У него хватает дополнительного материала, чтобы составить пролог и эпилог. Господи, книга и так станет сокрушительным обвинением для шарлатанов, спекулирующих на паранормальных явлениях, и ему вовсе не нужно это последнее разоблачение, чтобы завершить книгу.

Он провел – потратил – почти пять дней. Даже эта как будто свалившаяся с неба история о вампирах не стоила свеч. Возможно, он обманывал сам себя, считая, что она достойна того, чтобы потратить на нее время. Несомненно, подзадорила Уэллстоуна и новость о том, что его заклятый враг Барклай Бэттс будет снимать здесь документальный фильм… Да еще и этот возмутительный судебный иск Бэттса. Он не должен был допустить, чтобы эмоции замутили его разум. Сегодня вечером Уэллстоун встретится с Дейзи и выяснит, есть ли у нее серьезный компромат на Бэттса. А если нет, можно сворачиваться, поставить точку и отправляться на север, в Бостон, чтобы добавить последние штрихи в рукопись перед отсылкой в издательство. Его размышления прервал официант, снова наполнивший бокал. Что ж, ему вовсе не обязательно это пить.

Но тут открылась парадная дверь, и в зал вошел не кто иной, как Барклай Бэттс, в сопровождении ведущего оператора и полудюжины прихлебателей. Черт бы его побрал! Уэллстоун потянулся за десертным меню, чтобы прикрыться им, но понял, что меню уже унесли, когда он заказывал эспрессо. Раз так, он допьет вино и уйдет.

Он поднес бокал к губам.

Громкий голос Бэттса и резкий смех растревожили сдержанную атмосферу ресторана. Многие посетители поворачивали голову вслед проходившей компании. Уэллстоун вдруг сообразил, что разместиться они могут только за столом с диваном вдоль стены… и свободным оставался лишь один такой стол, прямо напротив него.

Он привстал, собираясь помахать рукой, отказываясь от кофе и требуя счет, но в этот момент, когда другой официант рассаживал Бэттса и компанию под какофонию звона и дребезга, подошел в сопровождении метрдотеля его собственный официант с подносом, накрытым серебряным колпаком.

Не успел Уэллстоун хоть что-то возразить, как они поставили перед ним поднос, метрдотель скинул крышку и показал белый горшочек с колышущейся над ним, словно ядерный гриб, желтоватой массой.

– Et voilà! – сказал метрдотель, опуская на стол соусницу. – Раз уж месье Уэллстоун не заказал десерт, мы взяли на себя смелость приготовить для него это блюдо. Soufflé a l’orange[36] с наилучшими пожеланиями от «Лафита».

И опять Уэллстоун ничего не успел сказать, прежде чем метрдотель сковырнул двумя большими сервировочными ложками вершину суфле, положил на тарелку, искусно опрыскал горячим соусом и отодвинул соусницу в сторону. Остатки суфле тут же осели ниже края горшочка.

Официант и метрдотель с гордым видом отступили на шаг, и Уэллстоуну не оставалось ничего другого, кроме как пробормотать слова благодарности.

– Пахнет вкусно! – заявил один из молодчиков за столом Бэттса.

Они уже расселись и теперь разворачивали салфетки и изучали огромные меню.

Уэллстоун не смотрел в их сторону. Ему нужно было съесть десерт так быстро, как только позволяли правила приличия, и уйти, пока смех и разговоры за соседним столом не испортили ему обед. День был убит. Вся эта поездка оказалась напрасной тратой времени. Он может завтра поутру отправиться в Бостон, если захочет, и закончить книгу в иных, более цветастых выражениях. Но первым делом… Он всегда носил в кейсе пару своих книг и сделал мысленную пометку, что нужно надписать одну из них метрдотелю с особенным глубокомыслием.

Он поднес полную ложку десерта ко рту, но в этот момент за столом напротив прозвучал гнусавый смех Бэттса.

– Так-так! Смотрите, кто это там! Сам Хорас Грили![37] Опять наткнулся на судебный процесс, Фрэнки?

Волна смеха окатила Уэллстоуна, его стол и десерт. Он опустил ложку и поднял бокал вина.

– Барклай Бэттс! – произнес он странно ослабшим от выпитого вина голосом. – Так вот откуда запах! Кто-то принес сюда собачье дерьмо с улицы.

Бэттс добродушно рассмеялся.

– А все-таки, что ты здесь делаешь? Неужели в Нью-Йорке и Бостоне настолько перевелись извращенцы и подонки, что тебе некого больше шантажировать?

Это едкое замечание, конечно же, относилось к его первой книге «Преступный умысел». Уэллстоун сделал еще один большой глоток. Задирать Бэттса было одно удовольствие. Уэллстоун не видел причин миндальничать с этим человеком.

– Спасибо на добром слове, но и за соседним столом подонков хватает, – заявил он, приободренный вином.

Бэттс снова рассмеялся, но уже не так весело.

– Может быть, я говорю с другим Фрэнсисом Уэллстоуном? Мне казалось, вся твоя крутизна остается в книгах, а с живыми людьми ты малость трусоват. Только не рассказывай, что отрастил яйца.

Уэллстоун осушил бокал.

– Вернулся бы ты лучше к своим лизоблюдам и подпевалам. Они хотя бы будут смеяться над твоими по-подростковому туповатыми попытками сострить. Ты напомнил мне очаровательное описание С. Дж. Перельмана: «Под его лбом, отдаленно напоминающим лоб Пилтдаунского человека, виднелись маленькие поросячьи глазки, в которых попеременно светились то жадность, то похоть»[38].

– Ну, тогда… – задохнулся от возмущения Бэттс, потрясенный, но уже готовящийся к новому выпаду.

– Когда это «тогда»? – передразнил Уэллстоун напыщенный театральный возглас Бэттса. (Выпитое вино заткнуло рот его внутреннему дорожному инспектору.) – Не тогда ли, когда ты снимал свой «Колодец»? Там все-таки нашелся чей-то труп?

Так назывался проект, с которым Бэттс нянчился в позапрошлом году. Путешествуя