И когда дверь салона открывается, нервно тянусь рукой в «стильному» узлу Ярославны, в последнее только мгновение притормаживая, чтобы не испортить.

Аиша…

Горло сжимается от такой красоты.

От головы до белых носочков сапог утянута в серебристое платье из тяжёлой, стилизованной под традиционную, ткань. Сложная вышивка крупными белыми цветами. Широкие рукава. И горло закрыто до самых ушек. Крупные серьги до плеч. Волосы собраны строго наверх. Глаза яркие и огромные, губы не накрашены и очень нежные.

На плечах накидка из белой норки.

Я сглатываю.

Как же я её в Дагестан повезу с братьями знакомить. Украдут же! Тут охрана нужна.

Да и здесь украдут!

Опомнившись, срываюсь с места, чтобы подать ей руку.

Набираю в вибрирующую грудь воздуха, чтобы выразить свой восторг. И сдуваюсь, расплываясь в улыбке и разводят руками.

Вау.

— Ты без меня такая не ходи… — прокашливаясь, хриплю я.

— Сочтем за комплимент.

Припарковав машину, мы идём под длинной деревянной аркой, обвитой искусственным плющом и живыми цветами.

Я ничего не вижу кроме еë гордого профиля.

— Ты такая красивая… — шепчу я, прижимая к губам кисть. — У меня от тебя голова кружится.

Ресницы на мгновенное опускаются, она прикусывает губу.

— Это в тебе горная кровь говорит?

— Наверное…

— Боже мой, сколько людей! — шепчет мне Аиша, держа под руку.

— Такие традиции. В детстве вообще ни одной свадьбы не видел, где меньше двухсот человек. Здесь почти весь цвет диаспоры.

Три огромных открытых шатра с газовыми вертикальными тенами, в центре под открытым небом площадка, застеленная коврами. На постаменте музыканты.

Вокруг шатров припаркованы около пятидесяти машин.

— Женский шатер, — киваю на белый полог. — Туда мужчины не вхожи. Там незамужние девушки и молодые жены, в основном. Без сопровождения оттуда не выйдут.

— Очень строго?

— Да нет… Во многом уже напоминает классическую свадьбу но некоторые традиции остались.

— Невест воруют? — распахивает она с наигранным ужасом глаза.

— Воруют, но по сговору с невестой обычно. Потом идут уже каяться к родителям невесты со сватами, выкупают. А тем деваться некуда. Ночь в доме жениха… Уже всё, только за него замуж. А так, если силой увезли и потом родители не договорятся, сесть можно, а то и пулю отхватить… Братья у наших невест резкие.

— Ты не похож на лезгина! — косится она на меня.

— Да я по крови только на четверть, — пожимаю плечами. — Дед по матери был лезгияром. На три четверти я — русский. Но я своих кровных и не помню.

— Вообще ничего не знаешь про них?

— Ну, почему, рассказали добрые люди. Кровный отец русский был, мать наполовину. Нагуляла… Дед не принял меня. Избавились, как только родился. А сами всей семьёй уехали от позора куда-то. У нас вообще детей не бросают, это редкость. Родственники забирают. Но то законных, не в браке если родился, семья отца заберёт, родичи. Но это был не мой случай. Поэтому и в интернате у нас почти одни русские были. Бывший заброшенный убогий садик на краю света. Человек двадцать беспризорников, персонала — два человека. А потом отец меня забрал и интернат расформировали.

— Как он тебя нашёл?

— Мы в город сбегали иногда. Я подрался на улице с Рустамом. Кровища, сопли, слюни… — смеюсь, качая головой. — Он разнял. Говорить со мной начал. Ну и…

— Спасибо ему. Он жив?

— В пансионате. После инсульта. О нём хорошо заботятся, я слежу за этим. Пойдём отца невесты поздравим.

— Почему у нас руки пустые? Мы без подарка? — шепчет Аиша.

— У нас деньгами и золотом обычно. Невесте в калым. Если муж бросает или погибает, то она потом живёт на эти деньги. Сейчас тоже это уже атавизм. Но в диаспоре этот обычай чтят.

— Твой брат заплатил за невесту?

— Ну это не совсем — заплатил. Скорее — застраховал. Здесь, на чужой территории калым — это страховка для их незащищённых девочек.

— Жалко девочку.

— Хасан уважаемый человек. Попробует Рустам нажестить с невестой, ему от диаспоры хорошо прилетит. Она хорошо воспитана, чистая, послушная. Объективного повода у него нет, которым можно хоть что-то оправдать. У неё три старших брата. Она пожалуется. Своих они защищают. Это к иноверкам сквозь пальцы…

Мы подходим к мужчинам.

— Хасан…

— Бессарион!

Оставляю руку Аиши.

Обнимаемся, хлопая друг друга по спине.

— Поздравляю от всей души. Вот и породнились!

Он переводит взгляд на Аишу.

— Аиша. Невеста моя… — виновато улыбаясь, опускаю взгляд.

— Здравствуйте, — рука Аиши дёргается вверх.

Э, нет!

Не допуская намёка на рукопожатие, ловлю её руку, сжимая кисть. Чужих женщин у нас трогать нельзя.

— Здравствуйте! — благосклонно кивает Хасан. — Нашу выбрал, молодец. Красавица! Царица! А мои сыновья всë норовят чужих. Так и сказал им — благословения не будет!

— Не надо так строго, Хасан. Здесь тоже бывают хорошие девушки.

— Аиша… — хмурится. — А отец кто?..

— Я не совсем «ваша», — вежливо улыбается она. — Моя семья издалека.

— Хасан, — протягиваю ему в стеклянной коробке коллекционную золотую монету. — Это для Малики. Пусть у неё всë будет хорошо, и это ей не пригодится. А перейдёт в наследство её сыну, твоему первому внуку.

— Хорошо сказал! Спасибо. Проходите к столу, угощайтесь.

Сыну…

Опускаю взгляд.

— Бессо… Что-то не так?

Отмахиваюсь от тяжёлых мыслей.

Небо ещё ничего не решило. Мой сын всë ещё может родиться первым.

Поднимаю на неë взгляд, улыбаюсь.

— Невеста…

— Не говори им так! — распахивает она возмущённо глаза.

— Неприятно быть моей невестой?

Мы идём по краю ковра.

Джигиты отжигают лезгинку.

— Приятно, но…

— Значит, будь. Вот и всё.

— Бессо, давай, отожги! — поднимают бокалы с вином старшие.

— Но… — ещё раз пытается она.

Я понимаю руку, подталкивая её за талию и заставляя под музыку сделать её оборот под моей рукой.