Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Следующим утром он на автопилоте упаковал ее платье и украшения. Каждый раз, когда в его жизни происходили неожиданные события, которые полностью ее меняли, он шаг за шагом выполнял все, что нужно было сделать.
Он сказал ей правду: их разрыва было не избежать. Может быть, вспышка ревности ускорила его, но правда в другом. Он не смог бы удержать ее. Не смог бы заставить ее хранить верность.
Он не хотел разрыва на расстоянии, поэтому спровоцировал его сегодня, пока еще мог справиться с ситуацией. Нет, он не гордился этим. И сейчас понимал, что поступил точно так же, как и в первый раз. Единственное, о чем он жалел, — что тогда Имоджен чувствовала себя виноватой за это. По крайней мере, сейчас они оба знали, что это его вина.
И это не слишком успокаивало.
Вместо того чтобы сразу отправиться в Нью‑Йорк, он заехал в Чарльстон навестить отца. Когда произошла ситуация с Гвин, Генри переехал в закрытый поселок. Внимание прессы еще долго не утихало, но отцу нравилось сообщество, которое там образовалось.
— Вы только сошлись, и уже все кончилось? Я думал, она в Греции только временно.
Тревис вздохнул. Ну почему нельзя просто принять то, что случилось? Обычно ему удавалось расслабиться во время визитов к отцу, но сейчас он не мог найти себе покоя и вскочил.
— Мы и в первый раз быстро поняли, что это ненадолго. А сейчас просто ничего не изменилось. — Он засунул руку в карман и нашел ее кольца. Позже он избавится от них, но сейчас просто потер друг о друга, зажав между большим и указательным пальцами. Это уже вошло в привычку.
— Я видел твою мать.
— Что?
Отец пожал плечами.
— Через несколько дней после моего дня рождения мы виделись с ней. Говорили о том, о чем раньше не общались. Я не дал ей шанса рассказать, как она это видит, был слишком занят оскорблениями и обвинениями. Боюсь, своими тогдашними словами я повлиял на то, как ты потом относился к женщинам.
— Папа…
— Ты знаешь, что я пил до того, как она мне изменила? Не хотел говорить тебе, но думал, ты догадаешься. Нет? Не с такой силой, но я чувствовал давление из‑за работы. Из‑за того, что люди хотели видеть меня в политике. Может, я и не спал с чужой женщиной, но я проводил больше времени с бутылкой и другими людьми, чем с твоей матерью. И в твоей жизни я не присутствовал так, как должен был. Ни до, ни после.
— Я не собираюсь никого обвинять, папа. Я никогда не чувствовал, что нужен матери. Не так, как тебе. И это единственная причина, почему с тобой у меня более близкие отношения. Нам не нужна семейная терапия или что‑то вроде этого. — Он потер шею. Может, это и неправда. Может, он и приехал сюда за сочувствием. Женщины. Серьезно?
— Имоджен тебе изменила?
— Нет, даже близко. — А он задал ей такой вопрос. Как стыдно. Она имеет право злиться на это. — Мы просто очень разные.
— Это хорошо.
— Почему? Я хочу рядом человека, на которого смогу рассчитывать. Хоть немного, а не… — Капризную, добрую и чувствительную. Настолько чувствительную, что он забывает обо всем.
— Тогда заведи собаку.
Он гневно посмотрел на отца.
— Не хочу поверить, что у нас есть будущее — образовать ячейку общества, а потом понять, что это не сработает. Уж лучше тогда пресечь это в корне.
— Если вы несовместимы, то да. Но каких гарантий ты хочешь, Тревис? Ты знаешь, что сказала Гвин, когда была здесь последний раз? Она рада, что последние годы мама провела со мной. Ты знаешь, у нас ведь были планы. Мы собирались путешествовать. Я рассчитывал на это. Этого не случилось, но я не жалею. И когда она заболела и это поставило крест на нашем будущем, я не стал разводиться. Ты не можешь рассчитывать ни на что, особенно на время. Если ты не любишь Имоджен, тогда хорошо. Двигайся дальше. Но если любишь, то какого черта ведешь себя так, словно когда ты проснешься и почувствуешь желание, она тут же окажется рядом с тобой? Ты теряешь время, а мог бы уже работать над моими внуками.
На следующий день Тревис вернулся в Нью‑Йорк. Слова отца продолжали звучать в его голове, а в пустом доме невозможно было находиться — все в нем напоминало об Имоджен. Тревис стал проводить больше времени в домашнем кабинете — до разрыва он думал отдать его Имоджен, чтобы она могла там писать биографию.
Если бы тогда, на яхте, она забеременела…
Неужели ему действительно нужен повод, да еще такой, чтобы попытаться наладить с ней связь? Попытаться всерьез. И что‑то ему подсказывало, что у него получится. Всегда получалось, когда что‑то действительно было нужно.
Он вспомнил времена, когда отец нуждался в помощи. Да, было много страха и ярости, но Тревис понимал, что ему делать. Он помогал матери, когда ее любовник уезжал, а у нее засорялась раковина или нужно было передвинуть мебель. Гвин долго думала, что Тревис ненавидит ее, пока ее собственная жизнь не пошла прахом. Он был в ярости, что ей потребовалось столько времени, чтобы попросить его о помощи. Должна же она была понимать: он примчится, стоит ей только попросить. Но она слишком горда.
Неужели нужно, чтобы Имоджен снова упала без сознания, чтобы он примчался и спас ее?
Она говорила о любви к нему, но он лишь видел, как она отдаляется. Она сказала, что он причиняет ей боль, а ведь он считал, что отпустить ее — значит сделать для нее только хорошее.
Он не думал о том, что ее детство сформирует в ней особую потребность в любви. И не сделал никакого усилия, чтобы удовлетворить эту потребность. Просто обеспечил ей базовые потребности — еду и жилье, — так, как это делал ее чертов отец.
Но Тревис не хотел никого любить. Никогда. В лучшем случае любовь связана с обязанностями и рутиной. В худшем — туда добавлялись эмоции, когда любимые люди оказывались в беде. Романтическая любовь была вспышкой страсти, но никак не чем‑то правдивым, глубоким и устойчивым.
И все же к Имоджен он именно это и чувствовал. Он знал это так же точно, как то, что она ушла и в этом только его вина.
В детстве Имоджен спасалась тем, что придумывала истории. Позже, когда горе поселилось в ее жизни, она заполняла тетради поэзией и песнями. Эссе, рекламные статьи и статьи о текущих мероприятиях тоже помогали сохранить разум, когда сердце болело и разрывалось на части.
Через две недели после разрыва с Тревисом она нашла себе еще одну работу, чтобы залечить разбитое сердце. Работу, которая ей очень нравилась, так как была связана с интересной для нее темой. Семья отказалась от Кассандры О’Брайен, когда та вошла в стадию подросткового бунта, и ей пришлось несладко. Она еле сводила концы с концами и влюблялась в тех, кто любил ее не так, как ей было нужно. Имоджен хотелось — глубоко и навсегда.
Каким‑то чудом ей все‑таки удалось встретить человека, с которым она сошлась и который залечил ее раны. Это случилось здесь, в Греции, где они и жили теперь в домике, словно перенесенном из английских предместий. Эта сказка наполнила израненное сердце Имоджен надеждой.