— Хоть кто-нибудь слышал хоть один вопль? — пропыхтел оруженосец. — Прошу прощения, госпожа.

— Ничего. Мы в особом походе, можно позволить себе вольности. Заканчивай и следи, чтоб было тихо.

— Если ты действительно хочешь соблюсти тишину, может, начнёшь с себя? — тихо спросил я, постаравшись поморщиться как можно незаметнее.

— Да, ты прав, орать не стоит. — И она ушла, должно быть, пересказывать государю последние новости.

Я пожалел ещё и о том, что никогда не курил. Правда, вот вопрос, как бы я стал добывать тут табак, но, может быть, какой-нибудь заменитель в Империи известен. И сейчас немного никотина мне бы не помешало… По крайней мере, так я мог себе это представить по чужим словам.

Но такова уж ситуация, что придётся самому выгребать из бездны отчаяния, никто мне не поможет. Допустим, мои худшие предположения верны, и всё пропало. Что я могу сделать? Только спасти свою семью. Но для этого надо всё бросить и кинуться их искать, спешно собирать, вытаскивать на юг жену вместе с малышами Илюшей и Таей, с пятилетним Никиткой, семилетней Юленькой, восьмилеткой-Славиком, Борькой и Олежкой, которые тоже не особо велики — им по девять. Да и десятилетний Глеб по большому-то счёту ещё совсем ребёнок.

Мда-а, караван получается приличный.

И я не могу этого сделать. Даже не из соображений долга, чёрт его побери! Что уж там врать самому себе, изображать из себя ярого сторонника Империи, которым в глубине души не являюсь! Вырос я в другом мире и до конца жизни сохраню въевшееся в плоть и кровь представление, что первый и основной мой долг — перед семьёй, женой и детьми. Всё остальное теснится на второй план. О патриотизме можно много и красиво говорить, однако жить-то не со страной, а с конкретными людьми.

Но получается так, что от возможного нового порядка пока не приходится ждать ничего хорошего. Если даже император не доберётся до своей столицы и сложит голову здесь — у него имеется законный наследник, армия и всё прочее, что способно поддержать прежнюю власть и прежний режим. В отличие от рядовых граждан изменникам моего уровня никогда не прощаются государственные преступления, и за меня будут отвечать также и жена, и сыновья — это при самом лучшем раскладе.

А значит, я обязан выполнять свой долг — ради своей же семьи. Или того, что от неё останется после этой войны.

Погоревав ещё немного о сигарете, я вернулся на стоянку, где, судя по выражениям лиц, все уже успели войти в курс дела. Самым невозмутимым был, конечно, государь — но, собственно, от него никто ничего другого и не ожидал. Его долг будет побольше моего.

— И мы станем предполагать, как самое худшее, что о моём пребывании в этих краях враг осведомлён, — сказал он. — Что ж. Всё, что мы пока можем — стремиться к тому, чтоб нас не поймали. Звучит красиво. На время этого путешествия требую временно забыть о титулах и положении. Сейчас мы все равны перед опасностью. Я буду нести дозоры вместе со всеми и разрешаю обращаться ко мне на «ты».

— Государь…

— Фалак, я вполне могу отдать и такой приказ. И тебе придётся подчиниться.

— Да, государь, конечно.

— Я думаю, нам всем надо лечь отдыхать, — сказал я. — Кроме тех, конечно, кто будет беречь нашу безопасность. Быстро перекусить — и лечь.

— Согласен. Я буду первым, — заявил император, и с ним никто, разумеется, не стал спорить.

На этот раз мы отказались от идеи развести костёр, даже маленький и тщательно спрятанный от посторонних глаз. Всем нам было жутковато и очень нервно, но здоровому отдыху, впрочем, это нисколько не помешало. Мне лишь стоило коснуться головой свёрнутого подобием подушки края плаща, чтоб рухнуть в сон. Даже страх перед будущим, даже опасение, что вражеские разведчики уже шарят за ближайшими стволами, едва ли чего-то стоит, когда ты настолько устал! На всё наплевать, если хочется спать!

И если бы не тихое звучание знакомого голоса, на равных вступившее в моё небытие, то, наверное, я так бы и пронежился в этой бездне до самого рассвета, вместе со всеми. Но привычка хоть как-то реагировать на знакомые голоса была воспитана годами службы. Хотя бы сосредоточиться на том, что слышишь!

Говорила Аштия. Правда, совершенно не приказным тоном. Очевидно, что она решила мне присниться именно потому, что накануне я слишком много думал о ней и её идеях, её лихом стремлении раскусить беду, как молоденький орешек.

— Да, наверное, я слишком оптимистична. Жизнь научила. — Женщина тихонько рассмеялась, и мне показалось, будто я понимаю, отчего именно. Словно отвечая моим догадкам и тем подкрепляя предположение, что всё это происходит во сне, она продолжила: — Тот путь через демонический мир, в сопровождении двух средних бойцов, без снаряжения и припасов… Тот путь должен был привести к неминуемой смерти, а привёл к неожиданному спасению.

— Ты никогда не рассказывала о том путешествии, — ответил ей голос государя. Тоже вполне логично, что он здесь — ведь последние дни я только и думаю о долге перед ним, который повязал меня по рукам и ногам. — Как вам удалось выжить? Не уверен, что я с моим опытом смог бы.

— Не рассказывала. О многом я никогда и никому не рассказывала, что верно, то верно. А на вопрос, как сумели выжить, у меня нет ответа. Стечение множества обстоятельств и огромная, запредельная удача. Как и бывает обычно в подобных обстоятельствах. Нам везло, хотя казалось, что наоборот, худшее невезение трудно себе представить, и мы продолжали барахтаться. То, чему меня научило опасное приключение в нижнем мире, а потом и в нашем: не следует сдаваться. Никогда. Пока ты жив, остаётся надежда, и не стоит ещё от неё отказываться.

— Разве я собираюсь сдаваться? У меня тоже было в жизни множество случаев, когда я цеплялся за последнюю ниточку надежды и всё-таки выигрывал. Хотя, конечно, это подбадривает меньше, чем хотелось бы.

— Не смею просить государя рассказать, — снова легонько рассмеялась Аштия.

— Я рассказал бы, наверное. Когда-нибудь потом. Многое из того, что было у меня в юности, сложно объяснить человеку, выросшему в человеческом мире.

Ненадолго воцарилось молчание, и по его оттенку я внезапно осознал, что, кажется, не сплю. Приоткрыл один глаз, обнаружил — уже начинает светлеть, ночной мрак блекнет, хоть пока ещё и не сдаётся. Уже начинаешь чувствовать себя иначе, чем пленник этой ночи с плотной повязкой на лице. Видно было, что совсем рядом сидят его величество и её светлость, завёрнутая в его плащ. Он как раз протянул руку, взял её пальцы в свои.

И мне стало ясно, что обозначать сейчас своё пробуждение — ставить всех нас троих в крайне неловкое положение. Да это ещё мягко сказано! Получается, что мне придётся и дальше изображать спящего и слушать, потому что трудновато будет уснуть по-настоящему, когда тебя пробивает потом в смятении перед таким открытием.

— Я помню, как ты говорила о том, что близость смерти учит не терять ни единого мгновения своей жизни. Поразительно, насколько этот принцип созвучен моим собственным мыслям и желаниям. Но не поступкам, увы.