Может быть, если я смогу узнать побольше о нем и его прошлом, то найду объяснение его противоречивому поведению, его отстраненности и замкнутости.

– Говоришь, у тебя нет ни братьев, ни сестер? – спрашивает он вдруг, когда мы уже проезжаем несколько миль.

– Нет. Я единственный ребенок, – отвечаю я.

– Значит, тебя дико избаловали, – заявляет он так, словно это непреложный факт.

– Ничуть. – «Знал бы он!» – Мне приходилось потрудиться, чтобы что-то получить. Я устроилась на работу, как только мне стукнуло шестнадцать. А в детстве, когда моим друзьям устраивали празднества на шестизначные суммы и приглашали в гости знаменитостей, я справляла свои дни рождения на заднем дворе бабушкиного дома, с родными и близкими друзьями. Иногда на этих праздниках бывал аниматор с аквагримом или воздушными шарами, но ничего сверх обычного. Мои родители жили в собственном мире, и, поверь, они умеют проводить отдых так, как проводят его богатые американцы, однако они не публичные люди. Они не любят вызывать чью-то зависть.

– Это… очень приятно слышать.

– Ты удивлен?

Он поворачивается ко мне на долю секунды.

– Да, я удивлен.

Я смотрю сквозь пассажирское окно и замечаю, что здесь, за городом, звезды в небе видны куда лучше, как будто внезапно исчезла какая-то пелена.

– Могу я кое о чем тебя спросить? – Я поворачиваюсь к Саттеру, и он пожимает плечами. – А где твоя мать? Почему твой брат живет не с ней?

Он плотно сжимает губы, ноздри его раздуваются, и я уже жалею о том, что спросила.

– Ушла.

Я молчу, сложив руки на коленях. Я не настаиваю. Если это все, что он хочет сказать мне, я не буду давить. Это совершенно не мое дело, даже если жгучее любопытство подталкивает меня задать новые вопросы.

– Она ушла, когда Таккеру было два года, – продолжает он по собственной воле. – Просто собралась и ушла. Полагаю, она больше не хотела быть матерью. Или ей было слишком тяжело то, что Так не слышит, трудно учить его языку жестов и одновременно учиться этому языку самой. Кто знает? Как бы то ни было, она работала в банке, и у нее был постоянный клиент. Он позвал ее с собой. У него были деньги. Он стал ее счастливым билетом. Она воспользовалась этим билетом и сбежала от нас.

– Это ужасно. Мне очень жаль. – Быстрый подсчет подсказывает мне, что Саттеру было лет пятнадцать, когда его мать ушла из семьи.

– Да, она ужасный человек. Нам всем без нее лучше. – Он смотрит в зеркало заднего вида, нас обгоняет легковая машина.

Я пытаюсь представить себе Саттера-подростка. Я пытаюсь вообразить то чувство глубокой заброшенности, которое она поселила в его юном сердце, когда ушла от них. Его отец искал утешения в бутылке, а Саттеру пришлось растить Таккера, учить язык жестов – без всякой поддержки, по крайней мере со стороны родных.

Неудивительно, что он так холоден в душе.

Саттер притормаживает машину, когда мы подъезжаем к перекрестку с мигающим желтым светофором; щит у обочины гласит: «Добро пожаловать в Валле-дель-Соль!». Три минуты спустя Саттер въезжает на небольшую трейлерную стоянку и останавливается перед голубым жилым трейлером, к которому сбоку пристроено маленькое крылечко, усыпанное мусором.

– Подожди здесь. Я вернусь через минуту, – говорит мне Саттер и вылезает наружу.

Я смотрю, как он заходит в трейлер, словно какой-нибудь бесстрашный герой боевика, делающий то, что следует сделать, потому что никто больше этого не сможет, и странное тепло наполняет мое тело. Я не знаю, что это значит. И не знаю, хочу ли я знать, что это значит.

Даже если его поцелуи – огонь, а прикосновения – динамит, даже если мне все больше нравится узнавать его… вряд ли он когда-нибудь откроется мне полностью. Его сердце слишком сильно ранено. Обмотано бинтами и на всякий случай спрятано в сейф.

Менее чем через пять минут Саттер со своим младшим братом выходит из трейлера. На левом плече Таккера висит рюкзак. Встретившись со мной взглядом сквозь лобовое стекло, Таккер машет мне рукой.

Обратный путь проходит в молчании, но мысли мои кричат во весь голос.

* * *

Мы возвращаемся домой поздно, почти в полночь, и я поднимаюсь наверх, чтобы переодеться и вывести Мёрфи на прогулку. Вернувшись в гостиную, я вижу, что оба брата ведут безмолвный разговор. Таккер вздыхает и упирает руки в бока, в то время как его старший брат сообщает что-то насчет ночевки на диване.

Таккер говорит в ответ, что в прошлый раз после сна на диване у него болела спина. Саттер советует ему не ныть. Движения Таккера становятся резче, он морщится. Он действительно не хочет спать на диване.

– Он может занять мою кровать, – вмешиваюсь я. – А я лягу на диване.

– Нет, в этом нет необходимости, – возражает мне Саттер. – Он до этого сто раз прекрасно спал на диване.

Я знаю, что лезу не в свое дело, но не могу удержаться.

– У него был трудный вечер, и если ему нужно как следует выспаться ночью, я с радостью уступлю свою постель.

Саттер сжимает двумя пальцами переносицу, потом трет глаза.

Мы все ужасно устали.

«Пожалуйста», – семафорит Таккер брату.

– Тебе не обязательно это делать, – говорит Саттер.

– Конечно. – Мёрфи извивается у меня в руках, я опускаю его на пол, и когда он бежит к двери черного хода, я иду за ним. Когда несколько минут спустя я возвращаюсь, Таккера в гостиной уже нет – полагаю, он все же ушел в мою комнату, – а Саттер сидит на диване.

Один. В темноте.

– С тобой все в порядке? – спрашиваю я.

Он горбится, упирает локти в колени и продолжает сжимать переносицу пальцами. Тяжело вздохнув, он откидывается назад, устало смотрит на меня и отвечает:

– Да.

У меня есть ощущение, что большего от него я не добьюсь, но меня это не раздражает. Этот человек и так несет на плечах слишком большую тяжесть. Он не обязан никому давать пропуск в самые дальние уголки своей души.

Присев рядом с ним, я вдыхаю запах кожаной обивки дивана, к которому примешивается легчайшая нотка лосьона после бритья – Саттер пользовался им, когда принимал душ сегодня днем.

Губы мои начинает покалывать. Ни с того ни с сего. Но я игнорирую это покалывание.

По крайней мере, пытаюсь.

Он не делает ни намека на сближение, но мое сердце неожиданно начинает неистово колотиться, во рту пересыхает, а ладони становятся потными.

Я понятия не имею, почему так происходит именно сейчас.

– Тебе не нужно спать сегодня здесь, – произносит Саттер мгновение спустя. – Займи мою кровать, а я лягу на диване.

– Нет, – возражаю я. – Это глупо. Я не для того уступила свою постель, чтобы вот так взять и занять твою.