– Ну… ладно.

Мы быстрым шагом направляемся в дамскую комнату, и у меня возникает ощущение, что кузина сейчас обрушит на меня какую-то потрясающую новость, которую не хочет сообщать при всех.

– О боже, – говорю я, едва мы входим внутрь. – Ты беременна?

Она морщит нос и отмахивается от меня.

– Нет, ради всего святого. Мы еще не готовы к этому.

– Тогда почему ты потащила меня сюда, словно сумасшедшая?

Марица поворачивается к зеркалу, приглаживает свои темные волосы и поправляет винтажные серьги-подвески от «Тиффани», которые позаимствовала у бабушки.

– Ты никогда прежде не лгала мне, – начинает она.

– Никогда.

– Ты одна из самых честных людей, которых я знаю.

– К чему ты клонишь? – спрашиваю я.

Марица поворачивается ко мне, упирая ладонь в стройное бедро.

– Я не понимаю, почему ты не можешь быть честной с собой. Вот и все.

– И ты приволокла меня сюда только затем, чтобы спросить об этом?

– Я вижу, как озаряется твое лицо при воспоминании о нем, как ты изо всех сил пытаешься не улыбаться, когда я называю его имя, – говорит она. – Ты сдерживаешься. Ты противишься своим чувствам. Я не понимаю почему. Если он тебе нравится… зачем с этим бороться?

Я делаю прерывистый вдох, втягивая прохладный воздух, пахнущий моющим средством с ароматом сосны, прислоняюсь к стойке и складываю руки на груди.

Марица права. Она права относительно всего этого.

– Знаешь, Ник на днях сказал что-то очень странное, – меняю я тему разговора. – Он сказал, что скучает по мне.

Кузина склоняет голову набок и поджимает губы.

– Речь не о Нике, Мел. Я тебя ужасно люблю, но хочу сказать, что ты всегда питала склонность к парням, которых не можешь заполучить – так было всю жизнь. Ты никогда не смотрела на тех, кого могла получить без труда, на тех, кто тебя желал. Тебя всегда тянуло к тем, кто держался в стороне – уж такая ты есть. Ты любишь сложные задачки. Ник для тебя был самым большим вызовом в жизни, но ты даже не любишь его. Ты просто думаешь, что любишь.

Ее слова звучат веско, по-настоящему веско, и я внезапно теряю способность шевелиться, я полностью парализована, лишь мои мысли бешено вертятся вокруг одного-единственного вопроса: а что, если она права?

Дверь дамской комнаты распахивается, и какая-то смутно знакомая мне актриса лет сорока с небольшим проходит в кабинку, цокая по выложенному плиткой полу каблуками своих туфель с красной подошвой.

– Наверное, все гадают, почему мы задержались так надолго. – Марица смотрит на дверь. – Продолжим после?

Я киваю и следом за ней возвращаюсь в банкетный зал. Вслед за первым вопросом в голове у меня всплывает другой, не менее насущный: если Марица права и мне действительно нравится Саттер… может быть, он нравится мне только потому, что я не могу заполучить его?

Я никогда не встречала мужчину, более недоступного, чем он.

И, несомненно, чья-то недоступность – это мое слабое место.

– Это последний долбаный раз. – В таких и только в таких ситуациях я признателен, что Таккер не может слышать моих слов.

Отец откидывается назад, отряхивая мозолистой рукой выцветший рукав своей рубашки, а другой рукой поглаживая подбородок, покрытый темной с проседью щетиной.

– Не пугай меня, сопляк, – отвечает он без всякого выражения на морщинистом лице. – Что ты о себе мнишь? Вваливаешься в мой дом и разговариваешь со мной так, словно отрастил себе яйца.

Он цедит слова через губу, и стоялый воздух наполняется смрадом дешевого виски. Конечно же старый мерзавец пьян. Завтра он, скорее всего, не вспомнит ни единого моего слова, но это не помешает мне сказать то, что я намерен сказать.

– Завтра я найму юриста, – заявляю я. Я несколько месяцев копил на хорошего адвоката с большим опытом в подобных делах. Нельзя просто взять и сказать государству, что ты считаешь, будто за ребенком следят недостаточно хорошо, чтобы государство передало ребенка под твою опеку. Это так не работает. Должен быть запущен процесс, проведено расследование, задействованы соответствующие службы. Протоколы, судебные слушания, оценки психологов…

Все это происходит не за один день и будет стоить мне всех моих сбережений, если спор затянется (а он затянется), но если мне наконец удастся вытащить брата из этого клоповника, я готов на любые траты.

– Ты жалкий трус, – говорю я сквозь стиснутые зубы. – Пародия на отца. Таккер заслуживает лучшего.

– Наверное, тебе больно вспоминать хорошие времена, а? – спрашивает он с безумной ухмылкой, почесывая живот.

– Хорошие времена? Какие еще хорошие времена? – Я невольно повышаю голос и сжимаю кулаки, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не ударить его по лицу. – Ты имеешь в виду – до того, как мама ушла?

Он не отвечает, только кивает.

– У меня нет ни единого хорошего воспоминания о тебе. Знаешь, кто научил меня играть в бейсбол? Дедушка. Знаешь, кто научил меня менять колеса на машине? Джо Коллинз, наш сосед. Знаешь, кто научил меня…

– Хватит, хватит. – Он поднимает руку, а потом просто отмахивается от моих слов, потому что не желает их слышать.

Правда причиняет боль.

– В любом случае, я пришел сюда не затем, чтобы вспоминать о прошлом, – говорю я. – Это все мертво и похоронено. Я просто хочу дать тебе шанс быть человеком. Отпусти Таккера, пусть живет у меня. Не заставляй его проходить через всю эту мутотень со следствием и судом. Потому что это будет муторно и дорого. И я все равно выиграю.

– Свали отсюда ко всем чертям. – Он наваливается на подлокотник своего кресла, словно я загораживаю ему вид, и пялится в экран. Я сжимаю зубы.

– Если ты хотя бы попытаешься выместить это на Таккере, я убью тебя на хрен.

И я имею в виду именно то, что говорю.

Я выхожу в коридор, деревянный пол скрипит и прогибается при каждом моем шаге. Я останавливаюсь перед дверью комнаты Таккера и заставляю себя встряхнуться, чтобы он не видел меня таким. Закрыв глаза, я делаю три глубоких вдоха и изображаю на лице улыбку, прежде чем войти в комнату.

«Я уезжаю», – сообщаю я ему.

Он ставит на паузу видеоигру, откладывает контроллер в сторону, и я сажусь на кровать рядом с ним.

Взъерошив его волосы, я улыбаюсь ему, без слов заверяя, что все будет хорошо. А все будет хорошо, даже если мне придется истратить все мои деньги и все мое свободное время, все мои силы, чтобы добиться этого.

«До свидания», – сигналит мне Таккер. Он улыбается – но только губами, не глазами.

Я хотел бы остаться.