Я хотел бы увезти его обратно к себе.

Когда-нибудь так и будет. Когда-нибудь.

Я возвращаюсь к своему пикапу, завожу двигатель и выезжаю со стоянки задним ходом. Под колесами хрустит гравий.

На полпути к дому я вдруг осознаю, что мое сердце бьется чаще обычного, а в животе ощущается легкий трепет.

Неужели я радуюсь тому, что еду домой?

Я отказываюсь в это поверить. И все же я не могу этого отрицать.

Вчера вечером я намеревался снова потрахаться с ней. Мне казалось, что нам обоим нужна разрядка после того, что случилось в тот вечер. Но Таккер спустился вниз, и я какое-то время беседовал с ним на кухне, пока он ужинал – так, словно неделями не ел как следует.

К тому времени, как он отправился спать, а я поднялся наверх, Мелроуз уже уснула в моей постели.

Я улегся рядом с нею и больше не помню ничего.

Я помню, как проснулся и почувствовал запах блинчиков, и смотрел, как она порхает по моей кухне – словно мы все трое изображали маленькую счастливую семью.

И глядя на нее, я впервые за много лет позволил себя чувствовать что-то… и это было приятно, пока я не подумал: «Черт побери, должно быть, я свихнулся».

Я сворачиваю на другое шоссе и прикидываю, что буду дома минут через пятьдесят.

Через пятьдесят минут я увижу ее.

Я мою посуду, по локоть в мыльной воде, из динамика телефона несутся лучшие хиты «Journey», и тут я чувствую, как чьи-то ладони скользят по моим бокам от талии к бедрам. Сердце начинает неистово колотиться, дыхание перехватывает.

Обернувшись, я вижу Саттера.

И это странное совпадение, потому что я как раз думала о нем, сравнивая то, что я испытываю к нему, со своими чувствами к Нику.

Ник дарит мне трепет и радость, ощущение дома, тепла и хорошего времени.

Но Саттер… Саттер заставляет меня чувствовать себя женщиной, зажигает во мне такое глубокое физическое желание, что это пугает меня. Иногда, если я думаю о нем слишком долго, мне приходится прерваться, чтобы перевести дыхание.

– Ты меня напугал, – констатирую я очевидный факт, потому что понятия не имею, что сейчас сказать. Потом я приглушаю музыку на телефоне. – Я не слышала, как ты вошел.

Всего пару часов назад я была с головы до ног упакована в «Прада» и «Картье» на званом ужине у бабушки, а сейчас я одета в спортивные штаны и майку, волосы стянуты в свободный хвост, от меня пахнет пригоревшим маслом и средством для мытья посуды, а передо мной стоит этот красавчик – с таким видом, как будто сейчас снова заставит меня готовить ему еду.

– Что… – пытаюсь спросить я, но он заглушает мой вопрос поцелуем. Тоже, наверное, в некотором роде ответ.

Губы у него мягкие, его язык проскальзывает мне в рот, а ладонь касается моей щеки. Я прижата спиной к раковине, полной грязных тарелок… но как же мне хорошо здесь и сейчас, когда Саттер Олкотт прижимается ко мне всем своим идеальным телом с отважным сердцем и сложной душой!

И все же слова Марицы эхом звучат у меня в голове, как звучали весь этот день, все громче и громче, и игнорировать их невозможно.

Я забрасываю мыльные руки на шею Саттеру, растворяясь в его поцелуе, в его мужском запахе, в тепле его тела… а потом легонько отстраняю его.

– Мне нужно кое о чем спросить тебя, – говорю я.

Он смотрит на меня своими янтарными глазами.

– Я же тебе не нравлюсь, верно? – спрашиваю я. Я знаю, что в суде такой вопрос получил бы отвод, но это куда проще, чем спросить напрямую: «Нравлюсь ли я тебе?»

Саттер не отвечает, но мне нужно от него твердое «да» или «нет». Если он скажет «нет», если снова начнет распространяться о том, как он «портит все» или что я «не нравлюсь ему в этом смысле», я буду совершенно точно знать, что Марица была права относительно того, почему я хочу Саттера.

Что я хочу его лишь потому, что не могу заполучить.

Меня гложет нетерпение.

– Нам же просто хорошо друг с другом? Это ничего для тебя не значит?

Опять же, это намного проще, чем спросить: «Нам хорошо друг с другом? Значит ли это для тебя что-нибудь?»

– С чего это ты вдруг? – спрашивает он, по-прежнему не сводя с меня взгляда.

Подушечки моих пальцев стали сморщенными от воды, лишая этот момент всякой сексуальности.

– Я хочу лишь убедиться, что мы настроены одинаково. Во всем. Я не хочу, чтобы кому-то из нас было больно.

Он прищуривается.

– Почему ты говоришь со мной моими собственными словами?

– Это значит «да»? – спрашиваю я.

– Да, – соглашается он. – Мне с тобой просто хорошо.

Я встаю на цыпочки, признательная за то, что это хоть как-то похоже на ответ, а значит, можно перестать теряться в догадках. Я снова прижимаюсь губами к его губам. Нет ничего плохого в том, чтобы кому-то с кем-то просто было хорошо. Вообще ничего.

– Мы были бы ужасной парой, верно? – спрашиваю я между поцелуями, избегая вопроса «Какой парой мы были бы, как ты считаешь?»

Его ладони скользят по моим бедрам, обхватывают мои ягодицы, а потом он поднимает меня и усаживает на кухонную стойку, рядом с раковиной, где мокнет грязная посуда. Миг спустя его пальцы проникают под край моей майки и ласкают живот.

Мы встречаемся взглядами, когда он через голову сдирает с меня майку и отбрасывает в сторону. Потом с силой прижимается губами к моей шее, и на секунду мне почти кажется, что он сейчас укусит меня.

– Самой ужасной… – продолжаю я. – Ты можешь себе это представить?

Прижимаясь к нему бедром, я с предвкушением вздыхаю, почувствовав, как затвердел его член.

У него на меня стоит. Он хочет меня. А я хочу его.

О боже, как я его хочу…

– Даже если бы мы… ты понимаешь… – начинаю я, когда он сдергивает с моего плеча лямку лифчика и целует мою горячую кожу, по которой от каждого его прикосновения бегут мурашки. – Это бы все усложнило… мы же соседи и все такое…

Я запрокидываю голову назад, а он расстегивает мой лифчик и начинает играть с моими сосками. Сначала пальцами, а потом языком, не спеша, описывая круги.

– Мелроуз. – От того, как он произносит мое имя, низким гортанным голосом, полным первобытного желания, жаркая пульсация у меня между ног переходит в боль-наслаждение.

– Да?

– Хватит болтать. – С этими словами он подхватывает меня на руки, и я крепко обвиваю его ногами, пока он несет меня в свою постель, подобно пещерному человеку.

Пробки сегодня утром просто ужасные.