Двадцать четвертого декабря администрация проводила в баторе новогодний корпоратив. Это мероприятие было ежегодным: директор, завучи, завхозы, воспитатели и нянечки устраивали застолье в баторской столовой, пили, танцевали и сотрясали музыкой весь первый этаж. Нам в эти моменты следовало лежать в своих кроватях, мирно посапывая, но мы всегда нарушали эти правила, потому что в корпоративный вечер были предоставлены сами себе. Конечно, вместо сна мы всю ночь смотрели телик в игровой, а на утро, если кто-то и обнаруживал нас заснувшими в креслах, а не в своих кроватях, все обходилось без ругани и рукоприкладства: от алкоголя воспиталки становились размякшими и подобревшими.

В тот день, еще во время полдника в столовой, Баха, проходя мимо, хлопнул меня по плечу и глумливо сказал:

– Что, не забирают тебя твои американцы?

Я дернулся, смахивая его руку, и вяло огрызнулся:

– С чего ты взял?

– Из новостей, – хихикнул он.

– В смысле?

Мне стало еще тревожней, чем было до этого. С чего вдруг про Анну и Бруно будут говорить в новостях? Такое случается, если кто-то умер, и не абы как, а по-страшному – в терактах там или катастрофах. Неужели они?..

– В смысле?! – крикнул я удаляющейся спине Бахи, но он уже не оборачивался.

Остаток дня я провел в игровой в ожидании вечерних новостей. Пол подо мной слегка дрожал – на первом этаже включили музыку и, наверное, принялись сдвигать столы и украшать дождиком люстры в столовой.

Младшие ребята сидели на полу перед теликом и смотрели «В поисках Немо». Без пяти девять мне пришлось начать борьбу за пульт – десять пар рук вцепились в него одновременно со мной, мешая переключить канал.

– Он закончится через полчаса! – отпихивал меня писклявый восьмилетка.

– Ага, через полчаса и новости закончатся!

– Да зачем тебе они?!

– Там могут сказать про моих родителей!

– У тебя нет родителей, тупица!

Услышав это, я разозлился и начал раскидывать малышню – кого-то оттолкнул, некоторых пришлось стукнуть хорошенько, чтобы отцепились. Началась настоящая драка за пульт, и в этой кутерьме я едва успел нажать цифру «1», переключая на самый главный новостной канал.

Чьи-то пальцы выдирали мне волосы, а шестилетка заехал пяткой по подбородку, но я, лениво сдерживая удары и не позволяя забрать пульт (для этого я поднял его высоко над собой), вслушивался, что говорит ведущая.

«Главная новость последних дней: в России принят “закон Димы Яковлева”…»

«Землетрясения близ Сухуми…»

«Поезд сошел с рельсов в горах Швейцарии…»

– Мы щас на тебя пожалуемся! – пищали ребята, уже теряя надежду выиграть в этой борьбе. – Нам совсем чуть-чуть оставалось досмотреть!

– Да, пойдем на первый этаж и все расскажем!

Я слышал их голоса фоново, все мое внимание поглощала информация: никаких терактов, никаких катастроф, никаких убийств. Я начинал успокаиваться, но все-таки тревога не отпускала до конца: почему Баха говорил про новости? И ведь он прав – Анна и Бруно действительно ко мне давно не приезжали, а объяснений этому нет.

Ответ пришел ко мне сам.

Прошел анонс, успокоивший меня отсутствием каких-либо вестей о трагедиях и смертях, и, уже возвращая пульт ребятам, я вдруг услышал:

«21 декабря Госдума приняла в третьем окончательном чтении “закон Димы Яковлева”, который является ответом России на “акт Магнитского” и вводит запрет на усыновление российских детей гражданами США. Соглашение между…»

И тут пацаны переключили обратно на «В поисках Немо».

– Стой, назад! – с истеричной ноткой в голосе потребовал я.

– Ты че, издеваешься?! – снова взвыли они.

Я начал щелкать каналы обратно прямо на кнопках телевизора, а ребята, противясь мне, возвращали с помощью пульта «В поисках Немо».

– Потом досмотрите! – почти умоляюще сказал я. – Это вопрос жизни и смерти!

– Когда пото-о-ом! – ныли они.

– Вы не понимаете, что у меня от этого жизнь зависит? – искренне спросил я. – Вы что, не люди?

Этот мой неожиданный призыв к человечности почему-то сработал. Ворча и ругаясь, они все-таки перестали переключать каналы, но, конечно, буркнули свое условие:

– Только быстро!

Я отщелкал назад на новостной канал и слушал историю уже с середины. Мужчина в костюме (внизу подписали, что он депутат) рассказывал, что закон принят в пользу граждан России, которые должны иметь возможность усыновить российского ребенка, а ребенок, в свою очередь, не должен «продаваться» за рубеж.

Затем прозвучали выдержки из закона, много сложных слов: статья, субъекты, исполнительная власть, федеральный закон, но самые главные слова я понял: усыновление, граждане США и запрет.

Я, пятясь, медленно отошел от телевизора, не сводя глаз с лиц депутатов и чиновников. Одни сетовали на американцев, другие рассказывали, как хорошо заживут сироты в России без этих «жестоких усыновителей». Картинка начала расплываться у меня перед глазами.

Пацаны почему-то не спешили переключать обратно на мультики, а испуганно и выжидательно смотрели на меня.

В игровую ввалились Цапа и Баха, шумное появление вывело меня из оцепенения, и я посмотрел в их сторону. Глаза у меня были на мокром месте.

– Что, американец, послушал новости? – догадался Баха.

– Что это значит? – спросил я, надеясь, что все не так понял. Я ведь еще ребенок: мой детский мозг мало что может переварить.

– Это значит, что ты можешь попрощаться со своей Америкой, – хмыкнул Цапа.

Они прошли к телевизору, одним взглядом разогнали малышей по углам – и никаких драк за пульт.

– Нет, – выдохнул я сквозь слезы. – Это неправда.

– Это правда, – просто пожал плечами Баха, располагаясь в кресле.

Цапа, щелкая каналы, кивал, хлебая пиво из банки (вот что значит корпоративный день – делай что хочешь).

Я, отходя к дверям, упорно повторял:

– Нет, неправда. Вы не можете знать. Вы же в этом не разбираетесь. Вы не знаете, как это работает.

Цапа, откинув пульт, угрожающе пошел на меня.

– Тупо и несправедливо – вот как это работает, – с напором сказал он. – Всегда так. С твоего рождения и до самой смерти – только так и будет все работать. Смирись.

Он подошел так близко, что я почувствовал его пивное дыхание. Мотнув головой, смахивая злые слезы, я выкрикнул: «Нет!» – и выбежал из игровой.

Мне казалось, что это невозможно. Я полюбил Анну и Бруно, а они – меня, я жил с ними в Америке так, словно мы уже были одной семьей, разве может какой-то закон перечеркнуть теплые отношения, будто бы их и не было никогда? Так не бывает. Не бывает такой нечеловеческой силы, способной за одну ночь испортить ребенку всю оставшуюся жизнь. Это что-то из злых сказок, но мне не хотелось верить, что в моей стране могут оживать только они.

* * *

Мне было все