Самым последним вызвали меня.

Я прошел, получив в руки стаканчик с тремя таблетками. Медсестра, строгая полная женщина лет сорока, выжидающе смотрела на меня, а я медлил, не в силах заставить себя это проглотить.

– Ну! – наконец требовательно сказала она.

Побоявшись разозлить ее и сделать хуже, я вытряхнул таблетки на ладонь, а затем сунул их в рот, толкнул языком за десну и выпил воды. Не знаю, на что я рассчитывал, ведь она везде пролезет своим металлическим шпателем.

– Проглотил?

Я кивнул, чувствуя, как таблетки начинают растворяться и горчить во рту.

– Открой рот. – Она держала палочку наготове.

Я открыл, и одна из таблеток тут же выскользнула прямо под язык, который медсестра мусолила своим шпателем. Посмотрев на это с секунду, она сказала: «Хорошо» – и отпустила меня.

Удивленный этим, я не сразу сдвинулся с места. Только когда она грубовато прикрикнула: «Че стоишь!» – я опомнился и выскочил из сестринской.

Оказавшись за дверью, выплюнул таблетки в руку и побежал к ближайшему туалету, чтобы смыть их в унитаз. Пока бежал, боялся, что она опомнится, поймет, что я не проглотил таблетки, заставит вернуться и пить их снова. Но никто меня не окликнул. Неужели она правда ничего не заметила?

После приема лекарств был врачебный обход. Тогда я впервые увидел лечащего врача: седой морщинистый дядька с мягким голосом и привычкой улыбаться даже тогда, когда это неуместно.

– Кого ты видишь? – ласково спрашивал он у моего соседа по палате, который с самого утра прятался под одеялом и плакал.

– Трупы…

– Ах, трупы! Ну это хорошо, – улыбался врач.

После этого пацана увели в одиночную палату.

Вместе с дядькой ходила строгая бледная женщина, похожая на Мортишу из «Семейки Адамс». Такой как раз в психушках и работать. На бейджике было написано: «Заведующая отделением Екатерина Игоревна». Когда их очередь дошла до меня, я сказал, что чувствую себя хорошо, сплю хорошо, ем хорошо, таблетки выпил, жалоб нет. Дядька радостно покивал и перешел к кровати Эрика, а Екатерина Игоревна, задержавшись, негромко сказала мне:

– Ты не болен, и здесь все это понимают.

Она тоже переключилась на Эрика, оставив меня в растерянности с одним-единственным вопросом: если все это понимают, что я тогда тут делаю?

Вечером, когда был следующий прием лекарств, я снова провернул этот фокус с таблетками.

* * *

За неделю, проведенную в психиатрической больнице, я уже привык к местным ребятам и даже запомнил, какие у кого странности.

Юра из пятой палаты считал, что у него живут черви в животе. Говорят, когда он только поступил, его это пугало, он много плакал и кричал, а сейчас, под препаратами, успокоился. Черви по-прежнему жили внутри него, но теперь Юру это не волновало, и рассказывал он об этом совсем буднично.

Алиса считала себя кошкой («кошечкой» – как говорила она сама), пыталась спать на полу (медсестры и санитарки ей в этом мешали), во время обеда и ужина ставила тарелку на пол и, встав на четвереньки, утыкалась в нее лицом и ела (этот процесс тоже прерывался медперсоналом). Ребятам Алиса нравилась, они ей подыгрывали, чесали за ухом и гладили по спине. Я не подыгрывал – странно все это.

Остальные дети были не такими забавными, вроде бы совсем обычными даже, только внезапно начинали смеяться без причины, или плакать, или кричать, или бросаться на других (и тогда их уводили в одиночную палату).

Эрик же казался мне самым загадочным и самым пугающим. Он очень умно и складно разговаривал, словно вычитывал все свои реплики в энциклопедии, а бредовость некоторых его высказываний была настолько безумной, что казалась убедительной, и я начинал ему верить.

Однажды мы с Эриком сидели на качелях на прибольничной площадке и он сказал мне, что он – Бог. Я не сильно удивился: черви, кошечки, Бог – все казалось чем-то похожим друг на друга и уже привычным. Но что-то было пугающе достоверным во взгляде Эрика, в его тоне.

– Ты знаешь, что Бог – еврей? – спрашивал он.

– Нет.

Я вообще-то ничего не знал о Боге, в баторе с нами об этом не говорили, только иногда заставляли признаваться в грехах перед священником.

– А он еврей, как и я, – продолжал Эрик.

– Ты Бог просто потому, что ты – еврей? – осторожно уточнил я.

– Ты считаешь меня сумасшедшим? – вместо ответа спросил он.

– Нет, – сказал я из вежливости.

– Врачи думают, что у меня шизофрения, потому что я вижу и знаю больше, чем все остальные. Все гении были сумасшедшими. Иисуса тоже считали психом. Аминазин – это современный способ распятия.

– Чего?

– Ты знаешь, что Иисуса распяли?

– Что-то такое слышал.

– Меня тоже распяли, – с этими словами он поднялся с качелей и как ни в чем не бывало забрался на лесенку-мостик. Будто бы резко превратился из взрослого обратно в ребенка.

Я тоже поднялся, но не полез за ним, а остался стоять на мягком песке. Спросил:

– Почему ты тогда не остановишь все это, если ты Бог?

– Какой ты зануда.

Эрик зацепился ногами за рейки и свесился вниз так, что его голова теперь была на уровне моей, только вверх тормашками. Просторная белая футболка задралась и упала ему на лицо, а он по-детски рассмеялся от этого. Все эти резкие непонятные перемены в нем казались жутковатыми, и, давя в себе страх, я твердо произнес:

– Ты не Бог. Как и Алиса – не кошка. И у Юры не живут в животе черви. Вы все просто больные.

Нахмурив брови, Эрик спокойно спросил:

– Ты считаешь себя лучше нас?

– Я уж точно не псих.

– Ты отсталый.

– Это неправда.

Эрик неожиданно согласился:

– Может, и так. – Он схватился руками за рейки и, высвободив ноги, ловко спрыгнул на землю рядом со мной. – Но ты все равно больной.

– Вот еще.

– Ты ж спидозный.

Я чуть не воскликнул: «Откуда ты знаешь?!» – но сдержался, чтобы не обрадовать его своим наивным удивлением. К тому же почти сразу же догадался, что это было написано в моей карточке, которую он прочитал.

– Ну и что? – просто спросил я.

– Ну и то. Бедный маленький сиротка, сын наркомана и наркоманки, которые кололись с одной иглы вместе со своими друзьями, такими же торчками, как и они сами. А потом твоя мать отказалась от тебя в роддоме. Знаешь, где она сейчас? Сдохла. Как и твой отец. Они оба сдохли где-нибудь под забором.

– Хватит выдумывать, – дрогнувшим голосом сказал я.

– Ты и сам все это знаешь.

– Я про них вообще ничего не знаю.

– Знаешь, конечно. Как будто здесь так много вариантов. Теперь выдумываешь, что тебя