не могу точно сказать, вернее… здесь не очень видно… это некая вотчина, обитель или пристанище, метафизический пласт, в котором эта сущность обитает»-

Будто бы из ниоткуда появился и стал нарастать звук, похожий на свист чайника; тон его всё крепчал и вскоре стало понятно, что исходил он из пасти кота. Челюсти его совсем не двигались; звук словно до настоящего момента сам по себе жил в кошачьей утробе и только сейчас решил выйти наружу. Он достиг жуткой, неприятной громкости, тело кота взметнулось вверх, нанося последний удар небесам, упало навзничь, несколько раз сократилось и навсегда застыло в покое саркофага.

Хренус ошалело перевел взгляд на землю, он весь редуцировался до голоса, подобно Фигуре.

— «А что он, блядь, от меня хочет, этот Газовый Пёс?!»— залаял Хренус, из его глаз брызнули слёзы.

Фигура улыбнулся, но в этот раз не мерзко, а понимающе и немного грустно, как врач, разговаривающий с пациентом, ошеломлённым смертельным диагнозом:

— «Хренус, ты что не понимаешь, что природа демонизирована и одержима инстинктом убийства. Одни — вечно движимы неутомимым голодом по крови, плоти и страху, а другие, вследствие страха быть убитыми, глупеют и способны лишь бежать. В этой ситуации никто не может быть благородным или умным»-

— «Что ты придумываешь, пидор?!»— Хренус рыдал, рыдал, словно надеялся, что с каждой слезой, одетой в костюм отчаяния, из него понемногу вытечет тревога.

— «Это не мои мысли»— резко ответил Фигура.

— «А чьи?»-

— «Даниила Андреева. Кстати, я неслучайно сказал про солнцецвет. Это — самый демонический цветок, произрастающий из дурного семени. Он есть символ вечного цикла уничтожения»-

— «Почему именно он?»— скулил Хренус, катаясь по траве.

— «Потому что он никогда не видел ночи, оборота дня»— создавалось впечатление, что после каждого слова, произнесённого Лисом, с чудовищным грохотом разваливалось очередное мегалитическое сооружение представлений пса о реальности.

Хренус кинул панический взгляд на мертвеца, и по его телу прокатился ледяной поток понимания. Все ощущения, возникавшие в убитом, его убийце и наблюдателе, снова закружились в грязном рваном вихре, природа которого сразу стала понятна — естественный садизм. В прошлый раз садизм вошёл в душу пса, сделав его рефлекторным убийцей, но теперь, когда ему была отведена лишь роль соучастника-наблюдателя, он, имея возможность забирать себе действия других, а затем красоваться в них перед многократно преломляющими отражения зеркалами, понял, что за вопрос так силился задать кот — вопрос «Зачем?», который каждая жертва отчаянно пытается задать отнимающему у неё жизнь. Именно этот вопрос он слышал и от крысы на поле, именно на него он побоялся ответить (Ветер, несущий мусор по разрешенной улице).

Для Хренуса всё предстало в истинном свете. Он смотрел неуверенным, пугливым взглядом на окружающий мир, мир наставивший на него нож, проливший кровь из раны. Теперь Серый Пёс понял, что это и есть нормальное восприятие данного места — жуткого коленчатого лабиринта, где носятся загнанные существа. По-другому в этом колесе страха не могло быть. Тревоги мордами химер смотрели из мрака жизни, только теперь все представления о порядке вещей явили свою суть — ложную. Вся окружающая метафизика, весь природный императив развернул перед Серым Псом пустыню вопросительных знаков и ужаснул его. Теперь было не на что надеяться.

— «Естественный садизм»— проговорил шёпотом откровение, в котором не хочется признаваться, Серый Пёс.

— «Да, естественный садизм»— сухо подтвердил Фигура, и его спокойствие будто бы заверило подлинность этого заключения.

— «А какую роль в этом всем играет Газовый Пёс?»-

— «Сущность, отвечающая за эту сферу — естественного отбора и убийства. Для тебя он в образе пса, для кого-то другого, например, гиены — в образе гиены и так далее»-

— «А люди, они такие же?»-

— «Нет, у них всё обстоит совершенно иным образом. Они не принадлежат природе, как бы кто не думал. И не являются инструментами демонических сил, не подчиняются их порядку. Они всё делают только по своей воле»— последнюю фразу Фигура сказал слегка медленнее; казалось, во время произнесения он ещё обдумывал её.

Немного помолчав, Лис продолжил:

— «Ты знаешь, мне жаль, что эта информация произвела такое впечатление — я ведь, на самом деле, к тебе очень расположен. Но я не могу разбавлять свои предсказания. Это было бы непрофессионально»-

— «Что мне теперь делать?»— Хренус спрашивал это, и у Фигуры, и у всего мира, и ни у кого. Серого Пса, уже мало что отличало от лежавшего рядом трупа кота. Жизни, какой он её всегда знал, для него не существовало, он умер из неё.

— «Это тебе решать. В наш уговор входили только ответы на конкретные вопросы, и я выполнил свою часть. Не забывай, что вместе с предсказаниями ты приобрёл и ответственность»-

Фигура отряхнулся и зевнул.

— «Я, наверное, пойду. Если двинешься на запад, то попадешь на Точку»-

Лис засеменил из круга по направлению к кустам орешника, обозначавшим начало чащи. Пропадая в них, он сказал:

— «Пока, Хренус! Я верю, ты сделаешь правильный выбор!»— и засмеялся самым своим неприятным андрогинно-гиеньим смехом, который ещё долго реверберировал в кронах деревьев, оставляя после себя сизый телепатический дискомфорт.

ФИГУРА

По-моему, он уже не боится рептилий… такое странное, шероховатое ощущение. Осязание — удовольствие слепых; глаза в условиях отсутствия света. Мгла, плачущие букеты которой я всегда осторожно разворачивал по полям, кустарникам, заграждениям колючей проволоки, зажмурившимся улицам. Она — траурная великанша, скитающаяся, отверженная, боящаяся попадаться в силок зрения. Она укрывает землю маскировочной сетью, создавая великий камуфляж. Я принимал её, принимал её дары, почитал её, и она в свою очередь любила меня — я чествовал её объятия, мускусный запах, томящиеся чувства, нитями оплетавшие кроны деревьев. Но в какой-то момент я почувствовал странное присутствие — внутри этой фиолетовой плоти дурманящего конденсата появилось инородное тело — необработанное, грубое. Оно нырнуло во тьму, как пловец в стремительно мутнеющие воды плачущей реки. Скальпель экстравагантной формы — странный, вместе с тем крайне опасный. Угрозы, получаемые по неосязаемым телепатическим каналам. Инфицированный нож, выброшенный в ударе наугад. На крыло ночной птицы никто не станет накладывать милосердные швы. Мне осталось лишь нисходить, нисходить, искать, искать, смотреть.

Я вглядывался в винную пропасть, на дне которой фальшивым блеском звучали обломки.

Я на гребне сумеречной пены подлетал к освещённым окнам и рассматривал беспечные движения в искусственном свете.

Я слышал сообщения, передаваемые по проволоке автоматического письма.

Я приподнимал покрывало, сверкавшее красотой чёрных вод.

Я видел засохший цветок со слезой двадцатилетней выдержки.

Я нашёл его.

Я сразу мог сказать, что он явно стремится к камуфляжу. Может, не понимая этого, он стремится к камуфляжу. Я же хожу тонкими тропами спиралей над пропастями ночи. Я