чёрные пятна на камуфляже, его вечные бреши. Это — моя стезя. Я исчезаю в трещинах и говорю сквозь землю. Мой голос колышет деревья и тлеет в воде; его можно почувствовать, если на то будет моя воля.

Теперь создается такое впечатление, будто бы открывается потайная дверь, спрятанная за покачивающимся телом висельника. Спускаешься по винтовой лестнице, боясь не найти следующую ступеньку. Это — зазубренность, необработанность намерений, незрелость уверенности, её дефлаграция. Какое лицо встретит твой взгляд из мрака?

Преодолеть зыбкость и ворваться в комнату тайны, левитирующую над винной пропастью.

Он уже доверился моему вкусу, будто зная, какие деликатесы предлагает тьма. Но я уверен, что он и прочитает, и не позабудет в гигантской арке свои мысли. Если кто-то берёт в качестве герба камуфляжный рисунок, то он должен быть готов, что им быстро пресытятся видимые.

Глава 6

ПОГЛОЩЕНИЕ БРИТВЫ

Мы народ без правителя, неприкаянные своры. Вожак стаи даже близко не подходит к положению короля или иного правителя. Он главный виновник страданий стаи, тот, на ком лежит вся ответственность. А каждая привилегия его положения — обоюдоострый кинжал, который самому владельцу наносит повреждения. Иными словами, вожак — несчастный и обречённый пёс.

Барбос Гав-Скулёж — собачий мыслитель, общественный деятель и просветитель.

«Могли бы вы стать придворным поэтом, который в витражах разрезанных гранатов читает слова, достойные воспеть тех, кто ведёт свой род от соловья?».

Именно эта фраза совершенно несвойственная, чуждая разуму Чёрного Пса циркулировала в голове последнего — словно кто-то надиктовал сообщение на кольцо из магнитной плёнки и закабалил его бесконечными повторениями.

Шишкарь был натурой сугубо прагматичной, далёкой от любой рефлексии. Он был из тех псов, которые быстро отходят и умеют не брать в голову. Эти качества, которые он сам считал наиболее ценными, являлись приобретёнными. Единственной сакральной частью его жизни был самый ранний период, который был резко закончен изгнанием из-под крыла собаки-матери, которая любит своих щенков лишь до той поры, пока они не вырастут. Щенячество Чёрного Пса покинуло его безвозвратно и не оставило ничего взамен. (Финальные воспоминания — фрактальный дёргающийся кусок мяса, долгожданное угощение).

Первое время он сильно переживал по поводу новой своей роли — ампутированной конечности жизни, — но затем его ум, уже тогда настроенный на прагматическую частоту, привёл его к крайне простому решению — раз лучший период его жизни уже прошёл, то все грядущие события и опыты следует воспринимать максимально отстранённо. Все картинки щенячества он бережно сложил в сокровенную шкатулку, чтобы периодически возвращаться к ним, любуясь игрой света времени на их цветасто-детских гранях. Это будет его анестетиком, убежищем спокойствия в тайфуне мирского хаоса, этого болота злорадных кутежей.

С того самого момента он оставил место только для самых необходимых проявлений чувств: по-настоящему он никогда ни к кому не привязывался, не был восторжен или подавлен, ни ненавидел и ни любил. Круглые сутки для него просто катились сначала по городским улицам, а теперь и по лесным тропам. Его внешняя нервозность, все выпады и суета существовали лишь в виде подкупного шума, имитации деятельности, клакера дешёвого кабаре. Это была пена, взбиваемая на вершинах волн безразлично-стальным броненосцем — все амбразуры закрыты, оружейные погреба опустошены, давление в норме, неполный ход, вся команда прохладно-апатична до такой степени, что даже в кубриках царит полное безмолвие. Именно поэтому все экспедиции судна были исключительно благоприятными: оно рано или поздно добивалось всего, что хотело.

Разумеется, это были базовые желания пса — спаривание, еда, убежище. Шишкарю не нужно было быть блестящим лидером, мыслителем, безумцем, жрецом. Он не занимался самоуглублением, а жизнь его состояла исключительно из прагматических действий. Чёрного Пса удовлетворяли роли второго или третьего плана, которые освобождали его от ответственности, позволяли не попадать в луч прожектора, а просто дрейфовать по архипелагам стай. Казалось, что именно это качество и является общим для Хренуса и Шишкаря, но последний был противоположен Серому Псу в том, что его хладнокровность и расчётливость были глубинными и монолитными, а не внешними и каркасными. Ему не нужны были проблемы, которые самумы исключительности приносят на себе в виде омерзительных обломков — он всё время был чуть в стороне, но неизменно рядом.

Но совсем недавно в каменной кладке появилась трещина, вчера превратившаяся в наглую брешь, куда уже просовывали скорострельные карабины пытливые стрелки противника.

Первый удар по крепи был нанесён Казановой.

Для Чёрного Пса единственной реликвией (Королевские лилии на синем фоне) была его внешность — он внутренне чувствовал гордое излучение, исходившее от его длинной шерсти, он незаметно для всех шагал акцентированным, узким шагом, который свидетельствовал о силе его привлекательности. Своей внешностью он мог провоцировать зазубренное появление нужного интереса в глазах наблюдателей, которые, отвлекаясь, не замечали подвоха. Этот камуфляж и дополнял его уверенность в том, что прагматическая адаптация не будет раскрыта. Когда же он увидел шляпу, то во многом его возбуждённое желание завладеть ей было продиктовано не пережитком щенячества, а желанием усилить влияние его наружности. Он сразу приобрел ренессансную торжественность, гравюрную рябь, которая, казалось, наполняла маскирующими колебаниями всё окружающее пространство. Он замкнул круг, избавил себя от последней язвы на коже безразличия; функция отвлечения внимания усилена стократно — кто не удивится псу в шляпе?

И вот появление Казановы показало ему другую сторону этого холодного лица. Он увидел пса, полностью лишённого не то, что маскировки, а даже минимальной притягательности, и это не мешало ему раскрывать зонт собственного мифа. Более того, его облик не являлся для него стопором, а наоборот был источником этого мифа, беспрерывного потока иронии. Получается, что реликвия Чёрного Пса обесценена, она совершенно не является экзистенциальной необходимостью, более того, возможно, это просто наручники, которые он сам добровольно надел и носил всё это время, выбросив ключ. Работал ли вообще его камуфляж? Дробил ли силуэт индифферентности?

А затем последовал и второй удар — разрушение стаи.

Проблема даже была не столько в самом факте её разрушения, сколько в методе. Стаи, членом которых ранее был Шишкарь, распадались по разным причинам: несоответствия убеждений, междоусобица в результате дележа награбленного, облавы ловцов собак, смерть вожака в отсутствие подходящего кандидата на его замещение — это были прагматические причины, понятные всем. Но в данном случае распад стаи был вызван на редкость парадоксальными, мистическими обстоятельствами. Появление Лиса, помрачнение рассудка Хренуса, Казанова, упоминавший каких-то актёров, были теми факторами, которые раньше никогда не проявляли себя в жизни Шишкаря. Он не знал, как существовать в этих условиях, он был к тому не подготовлен. Прагматическая плоскость стала абсурдной разлукой зонтика и швейной машины.

Теперь Шишкарю было