Я понял, что прямо сейчас не готов связать себя таким обязательством, как квартира и, возможно, машина — особенно когда меня могли в любой момент бросить в тюрьму. Кроме того, газета могла прикрыться — или я мог получить от какого-нибудь старого друга весточку насчет работы, скажем, в Буэнос-Айресе. Раз уж на то пошло, не далее как вчера я готов был в Мехико отправиться.

Но я определенно чувствовал, что подхожу к той точке, где мне следовало определиться насчет Пуэрто-Рико. Я был здесь три месяца, но мне они показались тремя неделями. До сих пор мне здесь не за что было держаться — отсутствовали какие-то реальные за и против, которые я находил в других местах. Все то время, что я жил в Сан-Хуане, я браковал его, не испытывая к нему реальной неприязни. Я чувствовал, что рано или поздно увижу некое третье измерение, некую глубину, которая делает город реальным и которую никогда не увидишь, пока там какое-то время не поживешь. Но чем больше я здесь жил, тем больше подозревал, что впервые попал в место, где это жизненно важное измерение попросту не существовало или было слишком призрачным. Вполне могло статься, это место было именно тем, чем казалось, жутким смешением деляг, воров и обалделой голытьбы.

Я прошел милю с лишним — думал, курил, потел, вглядывался поверх высоких изгородей и в низкие окна на улицу, прислушивался к реву автобусов и непрестанному лаю бродячих собак, не видя почти никого, кроме людей, что проезжали мимо в переполненных авто, направляясь бог знает куда, — целых семей, втиснутых в машины, просто с гулом и криком раскатывавших по городу, — они то и дело останавливались, чтобы купить пастилы или глоток «коко-фрио», затем снова забирались в машину и двигались дальше, вечно с недоумением выглядывая из окон и дивясь всему тому замечательному, что янки проделывали с городом: вот поднималось конторское здание десяти этажей в вышину, вот новое шоссе вело в никуда — и, конечно, повсюду были новые отели, чтобы поглазеть. Поглазеть можно было также на женщин-янки на пляжах или, если приехать достаточно рано, чтобы занять хорошее место, посмотреть «телевисьон».

Я гулял себе дальше, но с каждым шагом все больше разочаровывался. Наконец, в отчаянии, я поймал такси и отправился в «Карибе-Хилтон», где проводился международный теннисный турнир. Воспользовавшись пресскартой, я весь оставшийся день просидел на трибуне.

Там хоть солнце меня не раздражало. Оно казалось воедино слито с грунтовыми кортами, джином и летающим туда-сюда белым мячиком. Я вспомнил другие теннисные корты и давно ушедшие времена, полные солнца, джина и людей, с которыми я больше никогда не увижусь, ибо, встречаясь, разговаривать мы могли лишь в тоне мрачном и разочарованном. Я сидел на главной трибуне, прислушивался к ударам пушистого мячика и знал, что удары эти уже никогда не прозвучат для меня так, как в те дни, когда я знал, кто там играет, и когда меня это хоть сколько-нибудь заботило.

Соревнования закончились в сумерки, и я поймал такси до Эла. За угловым столиком в одиночестве сидел Сала. По пути в патио я заприметил Гуталина и велел ему принести два рома и три гамбургера. Когда я подошел, Сала поднял взгляд.

— У тебя вид беглеца, — сказал он. — Вид человека, за которым погоня.

— Я разговаривал с Сандерсоном, — перебил я. — Он считает, что дело может и не дойти до суда. А если дойдет, то годика через три.

Не успел я закончить фразу, как уже о ней пожалел. Мы снова упирались в тему моего залога. Прежде чем Сала успел заговорить, я поднял руки.

— Проехали, — сказал я. — Давай о чем-нибудь другом.

Сала пожал плечами.

— Черт, не могу припомнить ничего, что бы не угнетало и не пугало. Меня словно в какую-то яму затянуло.

— Где Йемон? — спросил я.

— Домой поехал, — ответил он. — Почти сразу, как ты ушел, он вспомнил, что Шено все еще заперта в хижине.

Гуталин прибыл с едой и выпивкой, и я снял всё с подноса.

— По-моему, он совсем спятил! — вдруг воскликнул Сала.

— Точно, — согласился я. — Бог знает, как он кончит. Нельзя идти по жизни, никогда не сдавая ни дюйма — нигде и никак.

Тут к нашему столику с радостными восклицаниями подвалил Билл Донован, завотделом спорта.

— Вот вы где! — заорал он. — Господа из прессы — тайные дебоширы и пьяницы. — Он залился счастливым смехом. — Что, мудозвоны, заварили ночью кашу? Ваше счастье, ребята, что Лоттерман в Понсе свалил! — Он сел за столик, — Как там все было? Я слышал, вы с полицейскими разобрались.

— Угу, — буркнул я. — Они у нас здорово просрались — вот смеху-то было.

— Эх, ч-черт, — посетовал Донован. — Жаль, я все это пропустил. Люблю хорошую драку — особенно если с полицией.

Мы немного поговорили. Мне нравился Донован — но он вечно болтал о том, чтобы вернуться в Сан-Франциско, где «много всего происходит». Он так сладкозвучно рассказывал про Побережье, что, зная, что он лжет, я никогда не мог понять, где кончается правда и начинается вранье. Если даже половина его рассказов была правдой, мне бы хотелось немедленно туда отправиться; но с Донованом я не мог положиться даже на эту необходимую половину, а потому всегда слушал его с определенным разочарованием.

Мы ушли от Эла около полуночи и спустились на пляж. Ночь была душная, и во всем окружающем я чувствовал то же давление, то же ощущение проносящегося времени, тогда как оно, казалось, стоит на месте. Всякий раз, как я задумывался о времени в Пуэрто-Рико, я вспоминал старые магнитные часы, что висели на стенах классных комнат в школе моего детства. То и дело стрелка могла несколько минут не двигаться — я достаточно долго за ней наблюдал, уже задумываясь, не сломалась ли она наконец, — а затем меня всегда поражал ее внезапный перескок на три-четыре деления.

Контора Сандерсона располагалась на верхнем этаже самого высокого здания в Старом городе. Сидя в кожаном кресле, я обозревал всю береговую линию, «Карибе-Хилтон» и большую часть Кондадо. Чувство было такое, будто находишься на диспетчерской вышке.

Сандерсон закинул ноги на подоконник.

— Итак, два пункта, — говорил он. — Это дельце с «Таймс» не особо значительное — всего несколько статей в год. Зато проект Зимбургера действительно крупный.

— Зимбургера? — переспросил я.

Он кивнул.

— Вчера я не хотел об этом упоминать, потому что он мог наведаться.

— Минутку, — пробормотал я. — Мы про одного и того же Зимбургера толкуем? Про «генерала»?

У Сандерсона сделался недовольный вид.

— Все верно, он один из наших клиентов.

— Черт возьми, — сказал я. — Наверное, с бизнесом совсем худо. Ведь этот человек просто мудак.

Сандерсон покатал в пальцах карандаш.

— Вот что, Кемп, — медленно проговорил он. — Мистер Зимбургер строит марину — и очень немалую. — Он помолчал. — Он также собирается построить один из лучших отелей на острове.