— Да, кстати, — сказал я. — Ты мне кое о чем напомнил. У Сандерсона есть для тебя работа — писать рекламные статьи. Его честность требует превратить в реальность то, что он про нас прошлой ночью наврал.

Йемон простонал.

— Блин, рекламные статьи. Как низко может пасть человек?

— Выясни это у Сандерсона, — посоветовал я. — Он хочет, чтобы ты с ним связался.

Он откинулся на спинку стула и уставился на стену, какое-то время ничего не отвечая.

— Его честность, — повторил он, словно препарируя это слово. — По-моему, у человека вроде Сандерсона честности не больше, чем у Иуды.

Я глотнул рома.

— Что заставляет тебя с этим типом общаться? — спросил Йемон. — Ты вечно туда ходишь — в нем есть что-то такое, чего я не вижу?

— Не знаю, — сказал я. — А что ты видишь?

— Да не так много, — ответил он. — Я знаю, что про него Сала говорит. А он говорит, что Сандерсон голубой — ну и, конечно, что он пустозвон, мерзавец и бог знает что еще. — Он помолчал. — Хотя Сала просто словами бросается: пустозвон, мерзавец, голубой — что с того? Мне любопытно, что ты, черт возьми, в этом типе видишь.

Теперь я понял вчерашнюю шпильку Салы за завтраком. И почувствовал, что все, сказанное мной теперь о Сандерсоне, будет иметь решающее значение — не для Сандерсона, а для меня. Ибо я знал, почему я с ним общаюсь, и большинство причин были довольно низменными: Сандерсон был внутри, а я снаружи, и он смотрелся чертовски славным каналом для массы нужных мне вещей. С другой стороны, в нем было что-то, что мне нравилось. Возможно, меня завораживала борьба Сандерсона с самим собой — как практичный делец постепенно вытеснял парнишку из Канзаса. Я вспомнил его рассказ про то, как Хел Сандерсон из Канзаса умер, когда его поезд прибыл в Нью-Йорк, а всякий человек, который подобное говорит, и пытается сделать это с гордостью, стоит того, чтобы его выслушали, — если, конечно, у тебя нет куда более лучшего способа проводить время.

Голос Йемона резко вывел меня из задумчивости.

— Ладно, — махнул он рукой. — Раз ты так над этим голову ломаешь, значит, тут что-то есть. Хотя я по-прежнему думаю, что он мразь.

— Слишком много думаешь, — заметил я.

— Приходится всю дорогу думать, — пробормотал Йемон. — Просто беда — порой я беру отпуск от размышлений. — Он кивнул. — Все точно так же, как и со всеми прочими отпусками — на две недели расслабляешься, а потом пятьдесят недель к этому готовишься.

— Что-то я не врубаюсь, — сказал я.

Он улыбнулся.

— Ты меня перебил. Мы говорили о Шено — и ты вдруг вытащил на свет Иуду.

— Ладно, — рявкнул я. — Так что насчет Шено? Уж не хочешь ли ты таким образом сказать, что думаешь мне ее оставить?

Йемон треснул кулаком по столу.

— Слушай, Кемп, лучше бы ты так не болтал. Я чертовски консервативен, когда речь идет об обмене девушками — а в особенности девушкой, которая мне нравится. — Он сказал это спокойно, и все же я почувствовал в его голосе нерв.

Я покачал головой.

— Ты мудак непоследовательный — это я в последнюю очередь ожидал от тебя услышать.

— Не очень ценю последовательность, — отозвался Йемон, снова обретая легкость. — Нет, я просто вслух все обдумывал — я так не слишком часто делаю.

— Знаю, — сказал я.

Йемон глотнул рома.

— Вчера я весь день думал, — признался он. — Я должен отсюда свалить — и я не знаю, что делать с Шено.

— А куда ты хочешь направиться? — спросил я.

Он пожал плечами.

— Не знаю. Может, дальше на острова, а может, в Европу.

— В Европе неплохо, — заметил я. — Когда есть работа.

— У меня не будет, — сказал Йемон.

— Не будет, — согласился я. — Скорее всего.

— Как раз об этом я и думал, — продолжил он. — И сам удивился, какого черта меня в Европу тянет — чего ради?

Я пожал плечами.

— Почему бы и нет?

— Знаешь, — признался Йемон, — я три года дома не был. А когда последний раз был, почти все время по лесам гулял.

— Я опять выпадаю, — сказал я. — Ведь я даже не знаю, откуда ты.

— Место называется Лондон, в штате Кентукки, — пояснил он. — «Лавровый округ» — славное местечко, чтобы исчезнуть.

— Исчезнуть хочешь?

Йемон кивнул.

— Возможно. Только не в Лавровом округе. — Он помолчал. — Мой отец пустился в разные игры со своей монетой — и мы потеряли ферму.

Я закурил сигарету.

— А чудное было местечко, — продолжил он. — Можно туда отправиться, весь день стрелять, гонять собак, черт знает что учинять — и ни одна душа в мире не станет тебе на нервы действовать.

— Угу, — буркнул я. — Мне тоже охотиться доводилось — вокруг Сент-Луиса.

Йемон откинулся на спинку стула и уставился в свой бокал.

— Над этим я тоже вчера стал раздумывать, и у меня возникло чувство, будто я по ложному следу иду.

— В смысле? — спросил я.

— Не знаю, не уверен, — ответил он, — Но у меня такое чувство, будто я следую курсом, который кто-то давным-давно проложил, — и что у меня при этом чертовски большая компания.

Я поднял взгляд на банановую пальму и позволил ему продолжить.

— И с тобой то же самое, — сказал Йемон. — Мы все проходим по одним и тем же проклятым местам, занимаемся одной и той же чертовщиной, которой люди уже пятьдесят лет маются, и все ожидаем, что вот-вот что-то случится. — Он поднял взгляд. — То есть — я бунтарь, я не прогибаюсь… и где же моя награда?

— Ты мудак, — пробормотал я. — Нет никакой награды. И никогда не было.

— Будь оно все проклято, — выругался Йемон. — Кошмар какой-то. — Он взял бутылку и допил ее из горлышка. — Мы просто алкаши, — сказал он затем. — Алкаши беспомощные. А, черт с ним — вот вернусь в какой-нибудь богом забытый городок и стану пожарным.

Я рассмеялся, и тут вернулась Шено. Мы еще несколько часов сидели в патио и пили, пока Йемон не встал и не сказал, что они едут домой.

— Подумай насчет этой ерунды на Сент-Томасе, — сказал он. — Можно и в игрушки поиграть, пока получается.

— Почему бы и нет? — пробормотал я. — Пожалуй, я поеду. Наверное, это будет последнее веселье в моей жизни.

Шено помахала на прощание и вслед за Йемоном вышла на улицу.

Я еще какое-то время там посидел, но было слишком тоскливо. Мысленно переходя от беседы с Йемоном к моей фотографии в «Эль-Диарио», я начал чувствовать, что близок к самоубийству. Кожа покрылась мурашками, и я стал задумываться, не одолевает ли меня в конце концов все это пьянство. Затем я вспомнил заметку про паразитов в местном водопроводе, напечатанную «Ньюс» на прошлой неделе, — про мелких червячков, которые разрушают внутренности. Господи, подумал я тогда, мне лучше отсюда выбраться. Я расплатился и вытряхнулся на улицу, мотая головой влево-вправо и понятия не имея, куда мне идти. Просто гулять я не желал из страха быть узнанным и избитым разгневанной толпой — но одна мысль о том, чтобы пойти домой, в самое логово мух и ядовитых мандавох, где я спал уже три месяца, наполнила меня откровенным ужасом. Наконец я поймал такси до «Карибе-Хилтона». Битый час я проторчал в баре, надеясь познакомиться с девушкой, которая пригласит меня к себе в номер, однако познакомиться удалось только с футбольным тренером из Атланты, который хотел, чтобы мы с ним прогулялись на пляж. Я заверил его, что пойду, только вот сперва позаимствую на кухне мясную плетку.