же вопрос я задала бы Скарлетт: что такого особенного в облизывании полиэтилена? Обычные игрушки моих питомцев не прельщали.

— Со Скарлетт нужно что-то делать! — заявила мне мама. Это произошло после того, как она застала меня с книгой в руках и мурлыкающей Скарлетт на коленках. Ни о чем не подозревая, мама протянула руку, и Скарлетт спокойно ее обнюхала. Восприняв ее жест как поощрительный, мама пошла дальше и решила ее погладить. На что Скарлетт, как чайка, пронзительно крикнула и отпрянула назад, головой боднув меня в грудь. — Бренди тоже боялась новых людей, а сейчас, видишь, ладит со всеми!

— Скарлетт людей не боится, ма, — пояснила я. — Скарлетт людей просто не любит.

Вкратце проблему отцов и кошек можно было резюмировать так: родители то и дело норовили обращаться с моими кошками как с собаками. Три десятка лет, в течение которых они добровольно «навешивали» на себя собак всех пород и мастей, обогатили их немалым собаководческим опытом. И теперь они изо всех сил пытались применить его к неизвестным для них существам, поселившимся в их доме. Мой собственный скромный опыт пока что не распространялся дальше простой мысли: кошачьи реакции могут отличаться от собачьих. Перевести родительскую кинологию в фелинологию я старалась добрым юмором. Правда, иногда это давалось с трудом. Как-никак я была ребенком своих родителей, рефлекторно чувствительным к родительской критике. Но точно так же я ощущала себя «родителем» для своих питомцев. Вставала на дыбы при малейших намеках на то, что они у меня без присмотра или какие-то не такие, как должны быть.

Но надо признать и другое: родители старались. Это не ускользнуло от моего внимания и трогало до глубины души, хотя я и не пыталась высказаться. Они не оставались в стороне, а как могли проявляли интерес к моим питомцам. Заботились, чтобы те ни в чем не нуждались и были счастливы.

До переезда я опасалась, что родители станут относиться ко мне по-прежнему, словно я все еще маленькая. Но, возможно, говоря со мной не обо мне, а о моих «детях», они давали понять, что считают меня взрослой.

* * *

Лишь в отношении Гомера родители пребывали в тупике: ни конструктивной критики, ни разумного совета. Их можно было понять. Сама мысль о том, что питомец может быть слепым, выходила за пределы многолетнего земного опыта, витая в неких нездешних сферах между экзотическим и загадочным.

— Ну, с ним вы, кажется, понимаете друг друга без слов, — говорили они. На этом все и заканчивалось.

Гомер изначально вызывал у них больше жалости, чем кто-либо другой, достойный сострадания. Его же в новой жизни угнетало одно — сокращение жизненного пространства до трех маленьких комнатушек. Причем я вовсе не обязательно находилась в одной из них, когда была дома. Гомер утыкался носом в забор и жалобно мяукал, заслышав мой голос, доносящийся откуда-то из кухни или дальше по коридору.

— Бедное дитя, — каждый раз непритворно вздыхала мама. — Что за жизнь, никакой тебе радости.

Но Гомер страдал не от безрадостной жизни, а оттого, что был насильно разлучен со мной. Он мог слышать голоса, но к ним его не допускали. Гомер не понимал мир, в котором я существовала отдельно от него. Другие голоса не должны были звучать сами по себе. Они могли только предвещать дружбу или игру. Поэтому не заставил себя долго ждать первый дерзкий побег из «заказника». Чтобы выйти или войти, или, скорее, даже протиснуться в одном из этих направлений, на несколько секунд я отлепляла забор от стены. И вот однажды, когда я заходила, на какую-то долю секунды приоткрыв «калитку», Гомер сжался, как тюбик с зубной пастой. И в следующее мгновение выплюнулся сквозь щель между моей ногой и стеной, как паста под напором, — тем более неожиданно, что вся щель составляла дюйма два-три, не более. На этот раз он далеко не убежал: будучи незнаком с расположением комнат, он остановился в нескольких футах от забора, прислушиваясь к разным звукам, чтобы сориентироваться. Но только в первый раз. После этого он был уже неудержим. Чтобы предотвратить новый побег, я стала перебираться через забор, вместо того чтобы протискиваться в щель. Однако это лишь натолкнуло Гомера на мысль, что он способен на то же самое. Примечательно, что Скарлетт и Вашти при желании запросто могли бы перемахнуть кордон в любой момент, но лазить по заборам ни та, ни другая были не приучены, да и встречаться с собаками, что жили по ту сторону, им как-то не хотелось. Гомер таких сомнений не испытывал. Единственное, что его удерживало до сей поры, — это незнание точных размеров забора, поскольку чисто теоретически он мог простираться ввысь до бесконечности. Как только он проведал, что забор преодолим, то есть по человеческим меркам в нем всего полтора метра, кота было не остановить.

Что ж, родители, как и все, кто встречался с Гомером ранее, пришли в изумление. С бешеной скоростью он осваивался у них в доме. Резкий разворот вправо приводил его прямиком в прихожую. Не менее резкий уход влево и пятнадцать размашистых скачков — и вот уже гостиная. Слева от входа в гостиную вплотную к стене стоял диван, взобраться на который было совсем уж плевым делом. Каких-нибудь четыре-пять шагов по спинке — и, слегка тормозя когтями, он попадал на приставной столик. С него, втиснутого в угол между длинным диваном и двухместной софой, можно было протиснуться в тайник. А уж оттуда тебя не мог выудить ни один человек. И если я вдруг пыталась перехватить его, перегнувшись через диван или с другой стороны дивана, этого легко можно было избежать. Следовало только быстро прошмыгнуть между ножками столика вверх по боковине софы. А потом оказаться у меня в тылу и скрыться в неизвестном направлении.

— Это не котенок, а дьяволенок, — говорила мама таким тоном, в котором слышалось не столько порицание, сколько восхищение Гомеровой ловкостью, дерзостью и сноровкой.

— Неужто так сложно поймать слепого кота? — подключался мой отец. С этой сентенцией он выступил после того, как, запыхавшись, вернулся с «охоты». Вначале она привела его в вестибюль, затем — в собственную спальню, потом — под кровать, следом — на кровать и, наконец, благополучно завершилась на мамином трюмо.

Со всей неизбежностью Гомерова удаль должна была свести его лицом к лицу с Кейси и Бренди. Одиссей на своем пути встречал циклопов и сирен, чуждых человеку и