хоть малейшую возможность посмотреть на рай через забор. Хотя и этого такой грешнице, каковой была я, по словам матери, было много.

Я с ужасом ждала окончания девятого класса. Это означало, что меня заберут из школы. И будут по-прежнему распоряжаться моей жизнью, моими желаниями. Мир снова схлопнется до размеров нашего двора.

Как сумасшедшая я окунулась в учебу. Мои и так неплохие оценки взлетели до пятерок. Учителя ставили меня в пример, за что я получала тычки и насмешки. Монахиня-заучка. Ботанка. Книжная целка. Как меня только не называли.

Чем ближе был выпускной, тем хуже мне становилось. Хотя бы еще два года! За два года мне исполнится восемнадцать. Я стану взрослой и смогу сама распоряжаться собой. Спасибо учителям, которые настояли, чтобы я пошла в одиннадцатый класс. Скрипя зубами, отец написал заявление. Это был его единственный раз появления в школе.

Паспорт я получила самая последняя среди одноклассников. Его мне помогла сделать биологичка, которая ходила со мной в паспортный стол.

– Нам не нужны мирские документы, – говорила мать. – Бог про нас все знает. Он все знает!

При этом ее палец гневно указывал на мое лицо, будто все грехи мира сосредоточились во мне. Нам, нашей семье, не следовало иметь с остальным миром ничего общего. По крайней мере, насколько это возможно. Неустанно писалась на небесах книга нашей жизни, все прегрешения, все отступы от заповедей, вся ложь, скверна, все бесовские мысли, желания, позывы – все было в ней. И за каждую запись предстояло ответить на Страшном суде. Тогда все мои земные наказания покажутся лаской.

Мне не следовало получать документ. Но он у меня появился. В день выдачи мне пришлось задержаться, потому что в паспортном столе что-то там случилось непредвиденное. Я стояла, смотрела на настенные часы и понимала, что мне не миновать наказания. Ведь дома я должна была оказываться в строго определенный час и выполнять свое послушание.

Именно так это называли родители. Принести воды, дрова, подоить корову, прополоть огород, выстирать кучу белья. Много чего ждало меня после школы.

Я опоздала домой больше чем на час. Получив с порога пару пощечин, я вынуждена была рассказать, где была в это время.

– Бесовка! – Мать схватила меня за ворот платья, почти придушивая, втащила в комнату. – Где он?

Мой паспорт. Картонная книжечка с моим именем, с моей фотографией, на которой горели огромные испуганные глаза. Что-то принадлежащее только мне. Что-то ставшее частью меня. Моя собственная история. Только моя, не касающаяся ни родителей, ни Бога. Я не могла, не хотела и не собиралась его отдавать.

* * *

– Шеф, все плохо? – спросил Гриня.

– Да уж нехорошо. – Кирилл провел ладонью по волосам.

Совещание в Главке и обратная дорога в отдел в одной машине с начальством стоили Парфенову больше нервов, чем любой допрос. Расследование зашло в тупик, единственная надежда оставалась на Игнатьича и его команду.

– Докладывайте, что удалось выяснить? – Парфенов, снявший только китель, выглядел для подчиненных весьма внушительно. – Или вы балду пинали, пока я в Озерках был?

– Обидно, между прочим, – сказал Федя. – Я, можно сказать, домой только ночевать приходил. Снова по всем прошелся и показал фотку Осиповой. Ну не было у девушек общих знакомых. Осипова вообще, наверное, у нас в городе и не была никогда.

– Понятно, – кивнул Кирилл. – Я не особо-то и рассчитывал, что их убивает общий знакомый. Месть – это что-то из кино и книжек. Гриша, у тебя как дела?

– Норм, шеф! – хитро улыбаясь, отозвался Город.

– Смешно. А по существу? Ты видео из «Пеликана» все просмотрел?

– Нет, – признался Григорий.

– Почему?

– Потому что за два дня до смерти Мацкевич у них навернулся сервер. Пока ждали мастера, пока он им его починил. Короче, два дня минус.

– Ну а остальное?

– Остальное – да. Но там куча народа, ничего не понятно. Так-то не видно, что кто-то пристает к Мацкевич или, там, просто за ней наблюдает. Голяк, шеф.

Парфенов вздохнул. Хуже всего, что они действительно беспомощны, как только что родившиеся щенки. Убийства произошли в разных районах, в разное время. Их ничего не объединяло, кроме занятий жертв и способа убийства. Либо преступник был очень умный, либо ему невероятно везло. В любом случае выйти на него сейчас они не могли. А это означало одно. И это «одно» ох как не нравилось Парфенову. До зубовного скрипа не нравилось.

– Итак. Вариантов у нас не так уж и много, товарищи офицеры. Напрягаем агентуру, обходим известные точки с барышнями. Пусть сообщают о каждом неадекватном клиенте. Я с дэпээсниками сам договорюсь.

– А Феде нельзя по барышням.

– Это почему? – Егоров уставился на напарника.

– Жена узнает, что ты в рабочее время к проституткам пошел, она тебя из дома выгонит.

– Ниче она не узнает.

– Как же не узнает, если я тебя сфоткаю и ей отправлю?

– А я тебе телефон сломаю.

– Закончили клоунаду? – спросил Парфенов.

– Так точно! – Егоров вытянулся в струнку.

– Я тут подумал, может, по сетям объяву дадим? – предложил Город, мгновенно становясь серьезным.

Кирилл внимательно посмотрел на Гриню.

– Отличное предложение. Только сразу еще рапорт об увольнении сочини. Нам одной Журавлевой за глаза хватает с ее статьями. Хочешь, чтобы паника поднялась? А потом начальство нас, как Тузик грелку, порвало? Даже не думай. Это крайний случай.

– Шеф, – подал голос Егоров. – А если он еще кого-нибудь запорет?

– Идите работать.

Федя был прав. И каждый в этом кабинете понимал, что он прав. Где-то по городу ходит сумасшедший, выискивает очередную девушку, чтобы жестоко ее убить. А у них нет даже версии, кроме того, что действует маньяк.

Впрочем, крохотная зацепка у Кирилла все же была. Та записка в блокноте с единорогом: «Блудница. Мерзость в глазах Господа». Религиозный подтекст, помноженный на жестокость, равен чистой психиатрии. Не стоило сбрасывать со счетов сумасшедших.

* * *

– Тогда я думала, что умру. По-настоящему умру, перестану существовать.

С треском отлетела пуговица с воротника глухого темного платья. Маленький клочок ткани остался накрепко пришитым к ней. Она закатилась под плинтус. Я очень хорошо запомнила эту деталь. Незначительная, она врезалась в мою память навсегда. Мать сдирала с меня одежду, проклиная и награждая тумаками.

Я была уже не та маленькая девочка, которая безропотно сносит побои, пытаясь прикрыться руками. Я больше не старалась спрятаться. Не впадала в ступор. Не собиралась стойко переносить издевательства. Я сопротивлялась, я пыталась вырваться, отбивалась.

– Дрянь! Мерзость! Проклятая блудница! – орала мать, брызгая слюной.

Вмешался отец. Не на мою сторону он встал. Нет. Кулаком он ударил меня по голове.

– Руку на мать подняла?!

Я, мне так показалось, только на мгновение выпала