Аш с удовлетворением заметил, что годы проведенные в стенах храма, были все же не напрасны. Жизнь послушника дарительницы женской плодовитости, и ежедневные повторения женских повадок и движений, дали свои плоды. Да так, что не будь он защищен клятвенным словом верховной жрицы и частым отлучениям у абгала, он подобно другим послушникам-гала, забыв все мужские привычки, уже бы и не помнил, что был рожден когда-то мальчиком. Да и особое положение эштарота, обязывало оттачивать и мужские навыки, дабы показывать несчастье мужа Инанны-Эштар, или обоеполое воплощение самой богини, в гневе поражающую врагов оружием. Тяготившийся таким положением, он находил этому и свои преимущества, ведь теперь это помогало ему проникать в самые заповедные места, не вызывая подозрения или ненужного внимания. Никто из встречающихся ему людей — простых прохожих или внимательных стражей, не заподозрил в дряхлой нищенке, мужа годного к битвам, вполне могшего оказаться и соглядатаем Киша.

— Куда прешь, старая?! — Прикрикнул на него стражник, отталкивая древком копья, когда он попытался проникнуть в верхний город. — Не знаешь, что бродягам сюда ход заказан?!

— Мне бы в храме помолиться, милок. — Прокряхтел Аш, подражая Ама, повторив ее ужимки и умоляюще глядя в глаза привратнику, протягивая серебряник. — Внучка на сносях, боюсь как-бы дурно не вышло. Где как не в доме самой Инанны, выпросить помощи для благополучных родов?

— Откуда у тебя ги? — Недовольно проворчал привратник, разглядывая серебряник. — Украла небось? … Признавайся, кого ограбила?!

— Что ты милок, Энлиль тебя береги. Как я — старая, ограбить кого-то б смогла? Миилоостью божьей живеем.

— Да кто вас старых знает. Ладно, проходи. — Милостиво разрешил стражник, засовывая ги в шубату.

Поблагодарив и кланяясь, Аш поспешно отковылял, усмехаясь, что привратник его не узнал. Сам эштарот, сразу приметил, одного из тех, кто так усердно его избивал, служа единодержцу; а теперь, столь же усердно прислуживая новым хозяевам. Аш хорошо помнил, что именно этот стражник, старался попасть ему непременно по лицу: а стало быть, не мог не узнать в нем сейчас мятежного эштарота, не будь он измазан болотной слизью, сделавшей кожу смуглой и стянувшей в морщины. Радуясь, что его хитрость удалась и оказалась столь искусно исполнена, Аш поспешил к родному храму.

***

По дороге к храму, эштарот обратил внимание на то, как мрачно стало вокруг. Кругом не было ни души, и лишь величественные здания, потрепанные безумием торжествующего победителя, нависали над ним посеревшими стенами, и зияя рваными ранами, угрюмо смотрели на одинокого прохожего, будто желая прогнать незваного гостя, опасаясь, что и он пришел чинить им боль разрушений. И пыльная площадь, терпевшая на себе прах никем не убираемого пепла, гоняемого понурыми внуками Энлиля, да и само небо, нависавшее налитым свинцом, будто скорбели о былом великолепии преданного города. Пройдя через весь город, добираясь до его сердцевины, он уже видел, что оставило после себя веселье победителей, но здесь, в обиталище богов, город хоть почти не тронут, но оттого даже более мрачен в своем одиночестве.

Тихо постучавшись в высокие двери и не дождавшись ответа, Аш постучал настойчивей, и еще и еще, пока не услышал скрип сдвигаемых засовов. В двери показалось сонное лицо привратника. Им оказался любимчик вельмож и ротозеев Иммал-иги, прозываемый также своими почитателями — Лугаль-гала. Это удивило его, но вспомнив, о том, что случилось с городом, он смекнул, что должно быть, всех рабов перебили или забрали новые хозяева, послушники и послушницы же, были разобраны для утех. А самого Иммал-иги не тронули, вероятно, оттого что кто-то из высших покровителей успел за него вступиться. Нахмурив брови, и с пренебрежением пройдясь волооким взором по лохмотьям нищенки, посмевшей стучаться в столь позднее время, гала прикрикнув на нее, за то, что она мешает жрицам и послушникам возносить молитвы великой заступнице, хотел закрыть тяжелые двери. Аш, спешно скинул с головы накидку и выпрямившись стройностью стана, ухватился за дверь и заорал:

— Эй, Кунга, это я — Аш!

Круглые, всегда будто удивленные глаза Иммал-иги, стали еще больше от изумления. В стенах храма, за глаза все его называли ослом. Давний завистник Аша. Хотя сам Аш будучи здесь, и не думал с ним тягаться, думая лишь о том, как-бы поскорее покинуть это место. Недоуменно заморгав большими, подкрашенными веками, гала едва вымолвил:

— Паучок???

— Да-да, это я. Живой, как видишь. Светлейшая Эн-Нин-Ан здесь? Я хочу ее видеть. Только не лги, что ее нет. — Почувствовав подвох, предупредительно схватил он крепкой рукой, разодетого в пух уду, за красиво убранную бахромой накидку. — Ты меня знаешь, я этого не спущу.

— Что ты, что ты? Я даже и не думал. — Испуганно защебетал Кунга. — Пойдем, я отведу тебя.

— Ты думаешь, мне память отшибли?

— Я посвечу.

— Так оставь мне огонь.

Помявшись, гала промямлил, что светлейшая приказала беречь масло, так как времена наступили тяжкие, а прихожан все меньше.

— А что, светильники в проходах убрали? … Ладно, позволь хоть смыть пыль дорог. — Выдохнул Аш, не пробив упрямство молодого скопца.

Войдя в полумрак здания, Аш убедился, что Иммал-иги не врал. Следуя за виляющим задом долгоногого певчего, он с опаской поглядывал по сторонам, опасаясь вдруг нарваться на засаду, хотя и знал, что новой власти до него нет дела.

Великая жрица Великой Госпожи, стоя на коленях, шептала молитву. Спиной почуяв присутствие, жрица не оборачиваясь, поприветствовала его:

— Здравствуй Аш-тур. Я знала, что ты вернешься к нам. Избранник Великой Госпожи, не может сгинуть без следа.

Аш изумился, как она, так легко его распознала.

— Я вырастила тебя как сына, хоть ты этого никогда не ценил. И ты думаешь, за эти годы, что ты с нами, я не успела запомнить стук твоих шагов и шелест движений? — Сказала жрица, оставив, наконец, свои моления.

— Верный послух благости Госпожи неба, счастлив снова быть в ее прекрасной обители, и рад видеть ее добрую настоятельницу, светлейшую Эн-Нин-Ан во здравии. — Проглатывая звуки, поздоровался Аш, преклоняясь.

Его всегда здесь, одолевала робость перед старшими, хоть он и старался держаться независимо. Осмелев на воле, он думал, что избавился от нее, но стоило ему только войти в стены храма, как прежняя неуверенность поселилась в нем снова, предательски выдавая себя в отведенном взгляде и в тихом голосе.

— И я рада, вновь увидеть тебя, мой мальчик. — Ответила она на приветствие, подойдя к нему.

Разглядев ее лучше, Аш поразился, насколько она изменилась, не узнавая в этой усталой женщине строгую наставницу. В ее глазах не было прежнего пламени жизни, перемешанного с холодностью взора. В них теперь холодилась тихая печаль, и теплился