Вождь побитого войска что-то торжественно пообещал. Так как мой сопляк смылся подальше, вновь переводил дон Альфредо.

– Он говорит, что против французов ничего не имел. Но вы, сеньор, убивали наших. Значит, вы ничем не лучше. Сейчас вы умрёте, потом то же самое они сделают с остальными, – мой лейтенант хмыкнул и провёл перчаткой по влажным усам. – Пусть попробуют! Он у меня попрыгает, этот аскеросо…

Не знаю, что означает последнее слово, вряд ли что-то вежливое. Переспросить я не успел – мой противник бросился в атаку.

Он швырнул мне левой в лицо ком грязи и тут же сделал глубокий выпад шпагой, от которого я предпочёл уклониться броском в сторону, правильно поступив: подонок выхватил кинжал и попытался продублировать удар.

Честная игра не котируется? Да пожалуйста! Ты не с тем противником решил мериться хитростью, малыш. Я обозначил две ложных атаки, а когда тот приготовился поймать меня на противоходе, если провалюсь, без затей всадил ему звёздочку в бедро.

Дальше пошла игра в одни ворота. Викинг наседал, пытаясь достать меня с двух рук, я отступал и только защищался, готовый пятиться хоть до Роттердама. Враг мой продолжал атаковать и одновременно слабеть. Понемногу стремительность его движений падала, пропорционально кровище, стекающей по тёмным штанам на сапог. Наконец, он опустился на колено и что-то проскрипел.

– Он спрашивает, что вам нужно, – подсказал дон Альфредо.

– От покойника – ничего. Можешь не переводить.

Я заколол его ударом в глаз, совершенно неспортивно – человека, лишённого возможности обороняться. Но и Мурильо не мог защищаться, сидя к убийце спиной. Высшая справедливость бывает жестока.

– Всем бросить оружие! Живо!

Не дожидаясь, пока Альфредо растолкует приказ, я с одной шпагой против десятка крепких мужиков, на одном только эмоциональном порыве, ткнул окровавленным остриём в саблю ближайшего спешенного кавалериста и повелительно указал на землю. Дважды просить не пришлось, звякнул металл, члены совсем ещё недавно боевой команды превратились в стадо испуганных пленников. Иногда слишком многое завязано на командира.

Мы с испанцами обыскали горе-вояк, забрали золотые и серебряные монеты. Я великодушно позволил им взять по лошади и валить на все четыре стороны.

Когда принялся за подпругу Матильды, сзади подошёл дон Альфредо, с ним двое соотечественников.

– Позвольте поблагодарить вас, сеньор де Бюсси.

– Вот как? За что? Я увлёк вас в страну, где испанцев ненавидят и желают им смерти. Не смог защитить. Дон Мурильо погиб, Гонзалес тяжело ранен. Не вижу причин для благодарности.

– Позвольте посмотреть на дело иначе, сеньор, – голос лейтенанта стал немного торжественным. – Мы получаем свои эскудо и в дни опасности, и в дни праздности, такова наша участь – рисковать шкурой и иногда её терять. Но вы нас не бросили, когда получили возможность спастись. Ввязались в неравный бой, по странному выражению вашего русского спутника, «за други своя», могли погибнуть.

– Мог. Но не погиб.

– Наш король требовал от нас службу, подвергал опасности. И даже не платил. Уж точно сам ничем не рисковал у себя в Мадриде.

– У королей есть свои привилегии. Лейтенант, я не ровняю себя с королями.

– Если король – последний мьерде, нам плевать на королей. Мы клянёмся служить лично вам, сеньор де Бюсси.

Испанское «мьерде» напоминает французское «мерде», то есть дерьмо, крайне неожиданное слово в клятве верности. Ну, за неимением лучшего…

– Я принимаю вашу клятву и вашу службу, сеньоры. А тебе первое поручение, дон Альфредо, учи их французскому. Чтоб не общаться через переводчика.

Мне испанский – лишний. Хотя зная французский, английский и польский, понимаю не менее половины слов в любом романском языке.

После торжественной церемонии, правда – без хлопанья шпагой по плечам новообретённых вассалов и испития чаши вина, появился, наконец, Павел, грязный донельзя. Он вёл под уздцы кобылу с Жозефом в седле, чья бледная рожица украсилась бордовыми рубцами от веток. После выстрелов его лошадь понесла, морду пацану исхлестало в кустарнике, он даже не удосужился наклониться к гриве. Я предпочёл бы потерять эту хлопотливую бестолочь, чем Мурильо!

Раненого мы пристроили в следующей деревушке. Потребовалось очень много золота, увещеваний и, когда всё это не помогло, помощи местного пастора, растолковавшего пастве, что испанцы – тоже твари божьи, только заблудшие из-за неправильного прочтения Библии. Лишь после этого крестьяне взялись выхаживать иноземного оккупанта. Нет ни малейшей гарантии, что парня не придушили, стоило нам скрыться из виду, но тут уж ничего не поделать.

Поколебавшись, я приказал снять плащи и шлемы, выдававшие мою испанскую четвёрку за двести шагов. Мы ехали в Роттердам, лет пять тому назад он был взят штурмом и безжалостно разграблен, как Антверпен недавно. Количество желающих перерезать испанские глотки здесь равнялось числу жителей.

Если исходить из человеколюбия, мной в XVI веке основательно утраченного, поредевший испанский эскорт стоило бы отправить обратно в Антверпен, здесь вряд ли что-то от них получу кроме головной боли. Но доедут ли по протестантским землям? Здесь за ними хотя бы пригляжу.

Заодно занялся воспитанием единственного испанского лейтенанта. Дон Хуан Альфредо происходил из старинной семьи, чернявость выдавала мавританскую примесь. Пострадал, как и многие младшие при не слишком большом фамильном наследстве: замок с угодьями остался старшему брату, моему спутнику пришлось пробиваться по жизни с копьём и мечом в руках, отправка во Фландрию сулила славу и богатство… пока здесь всё не рухнуло.

Дон Альфредо был одного возраста с Павлом, но в развитии уступал. Сознание «высшей расы» по сравнению с французами, валлонами и прочими унтерменшами, вбитое с младых ногтей, поколебалось, но в полной мере не вытравилось и здорово мешало восприятию действительности. Мечом он владел неплохо, но слишком полагался на толедский панцирь и шлем, игнорируя выпады противника. Попадись ему польский шляхтич с клевцом, и не будет у меня лейтенанта. Стрелял дон Альфредо довольно посредственно, впрочем, и остальные испанцы тоже. Приходилось учиться, учиться и ещё раз учиться, как завещал я своей пастве.

Начинался февраль. Редкий снег и лёгкий морозец сменился дождём, такой я помнил Южную Голландию и по прошлой жизни. Вроде бы климат XVI веку полагался более холодный, чем в моей прежней жизни. Зато столь же противный в близости моря.

Но вот контраст между привычным мне Роттердамом и увиденным был наиболее силён по сравнению с любыми городами Европы. Вместо блестящих стеклянных небоскрёбов и крупнейшего в Европе морского порта мы увидели россыпь домишек, прилепившихся друг к дружке, полудюжину соборов средней руки и пару дюжин невысоких мачт со спущенными парусами. Будущая торговая столица Нидерландов только начинала разбег. Или ещё зашнуровывала обувь.