В душе шевельнулось отвратительное предчувствие. Может – зря я сюда припёрся? Если бы город был на подъёме, я наверняка бы легко нашёл искателей приключений, способных поддержать безумные планы. Здесь же едва шевелится жизнь. Надо было придерживаться начального маршрута и скакать в Амстердам, где публика наверняка предприимчивей.

Стараясь не выдать спутникам неуверенности, я махнул им рукой, и мы тронулись с пологого холма к городской заставе.

Всю жизнь терпеть не мог попрошаек. Органически. Посылал далеко и без хлеба: унылых бабёнок, клянчивших годами на лечение ребёнка от болезни, с которой не живут и месяца, безногих инвалидов в военной форме, на самом деле потерявших конечности по пьянке, мордатых святош с корзинками для сбора «на богоугодные дела» и в полной уверенности, что им одним открыто, чего на самом деле желает Бог. Тем более – небритых темнолицых вымогателей, цедящих сквозь зубы: дэнег давай, да!

И вот сам оказался в подобной роли. Месье, же не манж па сис жур! Гебен мир зи битте этвас копек ауф дем штюк брод! Подайте бывшему депутату Государственной думы России, а также бывшему атташе по культуре…

Похоже, я начал бормотать вслух, потому что изумлённый Ногтев раскрыл седельную суму и протянул мне испрошенный «брод» – голландскую мучную лепёшку.

– Спасибо, Паша. Не бери в голову, это я в роль вхожу, как выпросить несколько миллионов. На хлебушек.

Странности в поведении простительны вожакам стаи, они делают нас загадочными и возвышенными, если не злоупотреблять. Думаю, сомнения в моём душевном здравии отошли у свиты на второй план, когда, объезжая не только таверны, но и просто жилые дома подряд, мы обнаружили, что всё битком набито людьми и просто нет никаких свободных мест! Роттердам строился, подрядчики нанимали рабочую силу, отбоя не было от желающих, особенно беженцев с юга. Испанцы помалкивали, тем более Альфредо с его характерным андалузским акцентом. А через Жозефа вести переговоры было совершенно невозможно: при виде иностранцев, обвешанных оружием, и прислуживающего им подростка с жестоко исхлёстанным лицом хозяева спешили захлопнуть двери.

Ночевали мы в жутком клоповнике, пронизанном вонью десятков немытых тел. Я ворочался и боролся с желанием выбраться наружу и прикорнуть, привалившись к тёплому боку Матильды. Запах конского помёта – просто «Шанель» рядом с амбре ночлежки строителей гавани. И в таком виде, а главное – с таким ароматом, мне предстоит презентация путешествия на край земли, где корабли падают в водопад…

Утром Жозеф ненадолго исчез, а потом примчался радостный – он обнаружил здесь кого-то из горожан, знакомых по Антверпену. По крайней мере, есть место, где можно помыться и почистить платье, накормить лошадей. Неприязнь к слуге поуменьшилась, но выгоды от наведения лоска я не получил: пенсионарий изволил уехать на несколько дней и никак принять нас не мог. Кому-то другому довериться не хотелось. Голландцы казались мне какими-то чересчур деловыми, прагматичными, ухватистыми, по сравнению с несколько легкомысленными французами или, к примеру, заносчиво-агрессивными поляками. А испанцы хватались за осколки былого величия. Скоро начнётся война за испанское наследие, помню её по истории Франции. Ван Олденбарневелт (я через день научился выговаривать его фамилию) был редким идейным представителем своего меркантильного племени, во всяком случае, таким его рекомендовали.

Знакомцы Жака, зажиточные бюргеры и ярые ненавистники испанцев, были шокированы, что их достаточно далёкий знакомый привёл к ним под крышу сразу четырёх оккупантов. Одно только золото дела бы не решило, сыграло роль, что агрессоры состоят на службе у графа, в свою очередь служащего протестантскому королю.

Отец семейства, квадратный и низкорослый ван Мирвелт, сколотил капиталец всего на двух удачных вложениях в корабли, отправленные в Индию вокруг Африки, при том что три корабля пропали, а один вернулся пустой, ограбленный где-то в районе Канарских островов, конечно же – испанцами, полагавшими азиатский регион своей монопольной вотчиной.

Мой лейтенант, услышав очередной выпад, принял его на свой счёт и смолчал. До него давно дошло, насколько в этом мире неудобно быть испанцем за пределами Испании, даже в этой колонии, всё ещё считающейся собственностью Мадрида.

Меня, естественно, интересовали попытки плыть на запад. Несхожесть миров заставляла сомневаться во всём, действительно ли неизвестный доселе Новый Свет находится на нужном месте, нет ли каких-то препятствий – Саргассова моря на половину Атлантики, сплошных рифовых барьеров, да мало ли… Вдобавок у меня не будет возможности организовать медленную конкисту, сначала осваивая острова, как Колумб, потом захватывая Мексику, как Кортес и, наконец, вырезая инков, как Писарро. Тем более я неплохо представляю, где Мексика, Куба, Гаити. Но про инков не знаю почти ничего, это где-то на Тихоокеанском побережье. Зато именно у инков был получен самый полновесный урожай золота. Грабить – так сразу и по-крупному, американское золото нужно в Старом Свете.

Двухэтажная ратуша неподалёку от собора Святого Лоуренса явно относилась к временам до бурного роста города, она была тесной, неудобной, с узкими лестницами, здесь толпилась масса народа. К появлению пенсионария я уже усвоил – на коридорах власти церемониться нельзя. Кулаки и локти значат больше, чем аргументы. Каждый раз я таскал с собой всю команду, приученную прокладывать дорогу. В Лувре мы нарвались бы на десяток дуэлей, здесь же получали толчки и пинки в ответ. К ван Олденбарневелту я продрался, только когда Ногтев и Альфредо с солдатами оттеснили очередных просителей и заняли место у дверей, обнажив клинки; лейтенанта я утянул внутрь, нуждаясь в нём как в переводчике.

Пенсионарий глянул на нас испытующе, но без особой теплоты в глазах, даже когда я извлёк (впервые, кстати, за всё время вояжа на север) мандат с печатью Генриха Наваррского.

– Любопытно. У протестантов юга Франции те же проблемы, что и у нас – борьба с жадными и никчемными католиками. Но мы разделены с Гасконью католическим севером Франции и Южными Нидерландами. Не представляю, чем можем быть полезны друг другу. Не говоря о том, что искренне удивлён вашим выбором переводчика – католика и испанца.

Олденбарневелт в силу дипломатического навыка говорил ровным тоном. Тем не менее, слова «католик» и «испанец» прозвучали в его устах ругательствами. К тому же он сносно владел французским, и ненужное присутствие дона Альфредо только усложнило переговоры. Но выдворять его – означало потерять лицо, и я продолжил:

– Прошу заметить, ваша честь, я также католик, как и мой сюзерен герцог Анжуйский, ближайший соратник гугенотского короля. Нас всех объединяет или наоборот разъединяет не религия, а политический интерес.

– Довольно смелое заявление для последователя Рима.

– Я наберусь смелости и дальше развить это суждение. Протестанты, где они находятся в большинстве, не насаждают кальвинизм и лютеранство насильственно, а именно католическим властям свойственны крайности. Гугенотам Гаскони выгодна независимость Нидерландов, объединённых вокруг Голландии, Филипп II лишится главного алмаза в своей короне и ослабеет, а именно от него исходит опасность югу Франции. После этого Париж окажется в протестантских тисках, в прусских землях преобладает лютеранство, через пролив – протестантская Англия. Королю, кто бы ни находился на французском престоле, придётся ещё более смягчить политику.