- Вот и пришел… и дома! - забормотала она, растерявшись отнеожиданности, и села.

Он наклонился к ней бледный, в углах его глаз светлосверкали маленькие слезинки, губы вздрагивали. Секунду он молчал, мать смотрелана него тоже молча.

Хохол, тихо насвистывая, прошел мимо них, опустив голову, ивышел на двор.

- Спасибо, мама! - глубоким, низким голосом заговорил Павел,тиская ее руку вздрагивающими пальцами. - Спасибо, родная!

Радостно потрясенная выражением лица и звуком голоса сына,она гладила его голову и, сдерживая биение сердца, тихонько говорила:

- Христос с тобой! За что?..

- За то, что помогаешь великому нашему делу, спасибо! -говорил он. - Когда человек может назвать мать свою и по духу родной - эторедкое счастье!

Она молча, жадно глотая его слова открытым сердцем,любовалась сыном, - он стоял перед нею такой светлый, близкий.

- Я, мама, видел, - многое задевало тебя за душу, труднотебе. Думал - никогда ты не помиришься с нами, не примешь наши мысли, как свои,а только молча будешь терпеть, как всю жизнь терпела. Это тяжело было!..

- Андрюша очень много дал мне понять! - вставила она.

- Он мне рассказывал про тебя! - смеясь, сказал Павел.

- Егор тоже. Мы с ним земляки. Андрюша даже грамоте хотелучить…

- А ты - сконфузилась и сама потихоньку стала учиться?

- Уж он подглядел! - смущенно воскликнула она. И,обеспокоенная обилием радости, наполнявшей ее грудь, предложила Павлу: -Позвать бы его! Нарочно ушел, чтобы не мешать. У него - матери нет…

- Андрей!.. - крикнул Павел, отворяя дверь в сени. - Ты где?

- Здесь. Дрова колоть хочу.

- Иди сюда!

Он пришел не сразу, а войдя в кухню, хозяйственно заговорил:

- Надо сказать Николаю, чтобы дров привез, - мало дров унас. Видите, ненько, какой он, Павел? Вместо того чтобы наказывать, начальствотолько откармливает бунтарей…

Мать засмеялась. У нее еще сладко замирало сердце, она былаопьянена радостью, но уже что-то скупое и осторожное вызывало в ней желаниевидеть сына спокойным, таким, как всегда. Было слишком хорошо в душе, и онахотела, чтобы первая - великая - радость ее жизни сразу и навсегда сложилась всердце такой живой и сильной, как пришла. И, опасаясь, как бы не убавилосьсчастья, она торопилась скорее прикрыть его, точно птицелов случайно пойманнуюим редкую птицу.

- Давайте обедать! Ты, Паша, ведь не ел еще? - суетливопредложила она.

- Нет. Я вчера узнал от надзирателя, что меня решиливыпустить, и сегодня - не пилось, не елось…

- Первого встретил я здесь старика Сизова, - рассказывалПавел. - Увидал он меня, перешел дорогу, здоровается. Я ему говорю: «Вы теперьосторожнее со мной, я человек опасный, нахожусь под надзором полиции».

- «Ничего», - говорит. И знаешь, как он спросил оплемяннике? «Что, говорит, Федор хорошо себя вел?» - «Что значит - хорошо себявести в тюрьме?» - «Ну, говорит, лишнего чего не болтал ли против товарищей?» Икогда я сказал, что Федя человек честный и умница, он погладил бороду и гордотак заявил: «Мы, Сизовы, в своей семье плохих людей не имеем!»

- Он старик с мозгом! - сказал хохол, кивая головой. - Мы сним часто разговариваем, - хороший мужик. Скоро Федю выпустят?

- Всех выпустят, я думаю! У них ничего нет, кроме показанийИсая, а он что же мог сказать?

Мать ходила взад и вперед и смотрела на сына, Андрей, слушаяего рассказы, стоял у окна, заложив руки за спину. Павел расхаживал по комнате.У него отросла борода, мелкие кольца тонких, темных волос густо вились нащеках, смягчая смуглый цвет лица.

- Садитесь! - предложила мать, подавая на стол горячее. Заобедом Андрей рассказал о Рыбине. И, когда он кончил, Павел с сожалениемвоскликнул:

- Будь я дома - я бы не отпустил его! Что он понес с собой?Большое чувство возмущения и путаницу в голове.

- Ну, - сказал хохол усмехаясь, - когда человеку сорок петда он сам долго боролся с медведями в своей душе - трудно его переделать…

Завязался один из тех споров, когда люди начинали говоритьсловами, непонятными для матери. Кончили обедать, а все еще ожесточенно осыпалидруг друга трескучим градом мудреных слов. Иногда говорили просто.

- Мы должны идти нашей дорогой, ни на шаг не отступая всторону! - твердо заявлял Павел.

- И наткнуться в пути на несколько десятков миллионов людей,которые встретят нас, как врагов…

Мать прислушивалась к спору и понимала, что Павел не любиткрестьян, а хохол заступается за них, доказывая, что и мужиков добру учитьнадо. Она больше понимала Андрея, и он казался ей правым, но всякий раз, когдаон говорил Павлу что-нибудь, она, насторожась и задерживая дыхание, ждалаответа сына, чтобы скорее узнать, - не обидел ли его хохол? Но они кричали другна друга не обижаясь.

Иногда мать спрашивала сына:

- Так ли, Паша? Улыбаясь, он отвечал:

- Так!

- Вы, господин, - с ласковым ехидством говорил хохол, - сытопоели, да плохо жевали, у вас в горле кусок стоит. Прополощите горлышко!

- Не дури! - посоветовал Павел.

- Да я - как на панихиде!..

Мать, тихо посмеиваясь, качала головой…

Приближалась весна, таял снег, обнажая грязь и копоть,скрытую в его глубине. С каждым днем грязь настойчивее лезла в глаза, всяслободка казалась одетой в лохмотья, неумытой. Днем капало с крыш, устало ипотно дымились серые стены домов, а к ночи везде смутно белели ледяныесосульки. Все чаще на небе являлось солнце. И нерешительно, тихо начиналижурчать ручьи, сбегая к болоту.

Готовились праздновать Первое мая.

На фабрике и по слободке летали листки, объяснявшие значениеэтого праздника, и даже не задетая пропагандой молодежь говорила, читая их:

- Это надо устроить!

Весовщиков, угрюмо усмехаясь, восклицал:

- Пора! Будет в прятки играть!

Радовался Федя Мазин. Сильно похудевший, он стал похож пажаворонка в клетке нервным трепетом своих движений и речей. Его всегдасопровождал молчаливый, не по годам серьезный Яков Сомов, работавший теперь вгороде. Самойлов, еще более порыжевший в тюрьме, Василий Гусев, Букин, Драгунови еще некоторые доказывали необходимость идти с оружием, но Павел, хохол, Сомови другие спорили с ними.

Являлся Егор, всегда усталый, потный, задыхающийся, и шутил:

- Работа по изменению существующего строя - великая работа,товарищи, но для того, чтобы она шла успешнее, я должен купить себе новыесапоги! - говорил он, указывая на свои рваные и мокрые ботинки. - Галоши у менятоже неизлечимо разорвались, и каждый день я промачиваю себе ноги. Я не хочупереехать в недра земли ранее, чем мы отречемся от старого мира публично иявно, а потому, отклоняя предложение товарища Самойлова о вооруженнойдемонстрации, предлагаю вооружить меня крепкими сапогами, ибо глубоко убежден,что это полезнее для торжества социализма, чем даже очень большое мордобитие!..