- Ничего я тебе не скажу! - заговорил хохол, тепло ласкаявраждебный взгляд Весовщикова грустной улыбкой голубых глаз. - Я знаю - споритьс человеком в такой час, когда у него в сердце все царапины кровью сочатся, -это только обижать его; я знаю, брат!

- Со мной нельзя спорить, я не умею! - пробормотал Николай,опуская глаза.

- Я думаю, - продолжал хохол, - каждый из нас ходил голыминогами по битому стеклу, каждый в свой темный час дышал вот так, как ты…

- Ничего ты не можешь мне сказать! - медленно проговорилВесовщиков. - У меня душа волком воет!..

- И не хочу! Только я знаю - это пройдет у тебя. Может, несовсем, а пройдет!

Он усмехнулся и продолжал, хлопнув Николая по плечу:

- Это, брат, детская болезнь, вроде кори. Все мы ею болеем,сильные - поменьше, слабые - побольше. Она тогда одолевает вашего брата, когдачеловек себя - найдет, а жизни и своего места в ней еще не видит. Кажется тебе,что ты один на земле такой хороший огурчик и все съесть тебя хотят. Потом,пройдет немного времени, увидишь ты, что хороший кусок твоей души и в другихгрудях не хуже - тебе станет легче. И немножко совестно - зачем на колокольнюлез, когда твой колокольчик такой маленький, что и не слышно его во времяпраздничного звона? Дальше увидишь, что твой звон в хору слышен, а в одиночку -старые колокола топят его в своем гуле, как муху в масле. Ты понимаешь, что яговорю?

- Может быть - понимаю! - кивнув головой, сказал Николай. -Только я - не верю!

Хохол засмеялся, вскочил на ноги, шумно забегал.

- Вот и я тоже не верил. Ах ты, - воз!

- Почему - воз? - сумрачно усмехнулся Николай, глядя нахохла.

- А - похож.

Вдруг Весовщиков громко засмеялся, широко открыв рот.

- Что ты? - удивленно спросил хохол, остановившись противнего.

- А я подумал - вот дурак будет тот, кто тебя обидит! -заявил Николай, двигая головой.

- Да чем меня обидишь? - произнес хохол, пожимая плечами.

- Я не знаю! - сказал Весовщиков, добродушно илиснисходительно оскаливая зубы. - Я только про то, что очень уж совестно должнобыть человеку после того, как он обидит тебя.

- Вот куда тебя бросило! - смеясь, сказал хохол.

- Андрюша! - позвала мать из кухни.

Андрей ушел.

Оставшись один, Весовщиков оглянулся, вытянул ногу, одетую втяжелый сапог, посмотрел на нее, наклонился, пощупал руками толстую икру.Поднял руку к лицу, внимательно оглядел ладонь, потом повернул тылом. Рука былатолстая, с короткими пальцами, покрыта желтой шерстью. Он помахал ею в воздухе,встал.

Когда Андрей внес самовар, Весовщиков стоял перед зеркалом ивстретил его такими словами:

- Давно я рожи своей не видал…

Ухмыльнулся и, качая головой, добавил:

- Скверная у меня рожа!

- А что тебе до этого? - спросил Андрей, любопытно взглянувна него.

- А вот Сашенька говорит - лицо зеркало души! - медленновыговорил Николай.

- И неверно! - воскликнул хохол. - У нее нос - крючком,скулы - ножницами, а душа - как звезда.

Весовщиков взглянул па него и усмехнулся.

Сели пить чай.

Весовщиков взял большую картофелину, круто посолил кусокхлеба и спокойно, медленно, как вол, начал жевать.

- А как тут дела? - спросил он с набитым ртом. И, когдаАндрей весело рассказал ему о росте пропаганды на фабрике, он, снова сумрачный,глухо заметил:

- Долго все это, долго! Скорее надо… Мать посмотрела нанего, и в ее груди тихо пошевелилось враждебное чувство к этому человеку.

- Жизнь не лошадь, ее кнутом не побьешь! - сказал Андрей.

Весовщиков упрямо тряхнул головой:

- Долго! Не хватает у меня терпенья! Что мне делать? Онбеспомощно развел руками, глядя в лицо хохла, и замолчал, ожидая ответа.

- Всем нам нужно учиться и учить других, вот наше дело! -проговорил Андрей, опуская голову. Весовщиков спросил:

- А когда драться будем?

- До того времени нас не однажды побьют, это я знаю! -усмехаясь, ответил хохол. - А когда нам придется воевать - не знаю! Прежде,видишь ты, надо голову вооружить, а потом руки, думаю я…

Николай снова начал есть. Мать исподлобья незаметнорассматривала его широкое лицо, стараясь найти в нем что-нибудь, что помирилобы ее с тяжелой, квадратной фигурой Весовщикова.

И, встречая колющий взгляд маленьких глаз, она робко двигалабровями. Андрей вел себя беспокойно, - вдруг начинал говорить, смеялся и,внезапно обрывая речь, свистал.

Матери казалось, что она понимает его тревогу. А Николайсидел молча, и, когда хохол спрашивал его о чем-либо, он отвечал кратко, сявной неохотой.

В маленькой комнатке двум ее жителям становилось душно,тесно, и они, то одна, то другой, мельком взглядывали па гостя.

Наконец он сказал, вставая:

- Я бы спать лег. А то сидел, сидел, вдруг пустили, пошел.Устал.

Когда он ушел в кухню и, повозившись немного, вдруг точноумер там, мать, прислушавшись к тишине, шепнула Андрею:

- О страшном он думает…

- Тяжелый парень! - согласился хохол, качая головой. - Ноэто пройдет! Это у меня было. Когда неярко в сердце горит - много сажи в немнакопляется. Ну, вы, ненько, ложитесь, а я посижу, почитаю еще.

Она ушла в угол, где стояла кровать, закрытая ситцевымпологом, и Андрей, сидя у стола, долго слышал теплый шелест ее молитв ивздохов. Быстро перекидывая страницы книги, он возбужденно потирал лоб, крутилусы длинными пальцами, шаркал ногами. Стучал маятник часов, за окном вздыхалветер.

Раздался тихий голос матери:

- О, господи! Сколько людей на свете, и всяк по-своемустонет. А где же те, которым радостно?

- Есть уже и такие, есть! Скоро - много будет их, - эх,много! - отозвался хохол.

Жизнь текла быстро, дни были пестры, разнолицы. Каждыйприносил с собой что-нибудь новое, и оно уже не тревожило мать. Все чаще повечерам являлись незнакомые люди, озабоченно, вполголоса беседовали с Андреем ипоздно ночью, подняв воротники, надвигая шапки низко на глаза, уходили во тьму,осторожно, бесшумно. В каждом чувствовалось сдержанное возбуждение, казалось -все хотят петь и смеяться, но им было некогда, они всегда торопились. Однинасмешливые и серьезные, другие веселые, сверкающие силой юности, третьизадумчиво тихие - все они имели в глазах матери что-то одинаково настойчивое,уверенное, и хотя у каждого было свое лицо - для нее все лица сливались в одно:худое, спокойно решительное, ясное лицо с глубоким взглядом темных глаз,ласковым и строгим, точно взгляд Христа на пути в Эммаус.