В утреннем полумраке я посмотрела на Нолу. Ее щеки покраснели, глаза сияли.

– Мда-а, – протянула она.

– Верно, – как будто выплюнула я, и мы обе покатились со смеху, забыв, пусть всего лишь на время, всю грусть, которую обнажил этот предрассветный час.

Борясь с застежкой кулона, я остановилась за дверью моей спальни и прислушалась. Где-то рядом звучала тихая музыка. Сначала мне показалось, что я слышу радио, пока я не поняла, что звук исходит из ванной комнаты, а фоном является шум душа. В ванной комнате Нолы была еще одна дверь, из коридора. Встав перед ней, я снова прислушалась. Сначала я обратила внимание на мелодию песни, грустную и прилипчивую, из разряда тех, что еще долго звучат в голове, даже когда песня смолкнет. Затем я обратила внимание на голос. Не знай я, кто там за дверью, я бы подумала, что в доме моей матери неким таинственным образом решил поселиться ангел.

Прислонившись к дверному косяку, я закрыла глаза и позволила мелодии и словам проникнуть в меня. Как вдруг в дверь позвонили. Я резко отстранилась от двери, к собственному стыду обнаружив в моих глазах слезы. Проникновенный голос Нолы сделал свое дело. Я посмотрела на часы. Должно быть, это Олстон, пришла ровно на пять минут раньше. Я знала: эта девочка понравилась мне не просто так.

Я открыла входную дверь. Все верно: там действительно стояла Олстон – в стильных шортиках в клетку, бледно-розовой рубашке поло, с ниточкой жемчуга на шее и высоким конским хвостом.

– Доброе утро, мисс Миддлтон. Надеюсь, я не слишком рано. Знаю, это скверная привычка, но я ненавижу опаздывать.

Ее улыбка слегка поблекла, стоило ей окинуть взглядом мой наряд. Решив, что, возможно, я просыпала на рубашку сахарную пудру, я посмотрела вниз и съежилась. Мы были почти в идентичных нарядах, вплоть до белых кедов и шортов в клетку, правда те, что на мне, были более темных оттенков зеленого и синего, а на ней бледно-желтые и розовые. Я рассмеялась, открыла дверь шире и впустила ее внутрь.

– Похоже, мы думаем в одинаковом направлении.

– Это точно. – Она огляделась по сторонам: – Нола готова?

– Нет. И мистера Тренхольма тоже пока нет. Хочешь что-нибудь поесть или попить, пока мы будем ждать?

– Вообще-то, я хотела взглянуть на кукольный домик Нолы. Она все время рассказывает мне о нем, и мне не терпится его увидеть.

– Нет проблем, – сказала я, ведя ее к лестнице. – Она все еще в ванной, так что мы не будем путаться у нее под ногами.

Я постучала в дверь спальни и, не услышав ответа, повернула ручку и сунула голову внутрь. Никого.

– Подожди минуту, хочу убедиться, что путь свободен, – сказала я Олстон и, перейдя ко второй двери ванной, постучала: – Нола?

Шум льющейся воды прекратился.

– Что?

– Пришла Олстон и хочет взглянуть на кукольный домик. Ты не против, если я впущу ее?

– Без разницы. Все мои вещи здесь. Просто ничего не трогайте.

Я оглянулась. Вещей у Нолы было немного, но те, что были, валялись по всей комнате от одного ее конца до другого, как будто не было ни корзины для белья в ее шкафу, ни коробок или вешалок.

– Хорошо, – сказала я. – Но поторопись. Экскурсия начинается в девять, и нас никто не станет ждать.

Вернувшись к двери в спальню, я ногой откинула одежду в сторону, создавая пешеходную дорожку к кукольному домику.

– Путь свободен! – крикнула я Олстон.

На первый взгляд все выглядело нормально, если слово «нормально» применимо к описанию данного кукольного домика. Фигурка девочки стояла у окна наверху с миниатюрным телескопом, отец сидел за столом в библиотеке. Правда, мне пришлось поискать мальчика. Наконец я нашла его в детской комнате наверху. Он сидел на полу перед мини-копией самого кукольного домика. Рядом с ним на полу сидела кукла с фарфоровым лицом, а рядом на столе стоял крохотный серебряный чайный сервиз.

– Это вы с миссис Миддлтон декорировали комнату Нолы? – раздался позади меня тихий голос. Я обернулась. На лице Олстон застыла вежливая улыбка.

Сначала я решила помучить ее, сказать, что это наша гордость и радость, вот только я не умею убедительно лгать.

– О господи, нет, конечно. Просто у нас еще руки не дошли все переделать. Зато Ноле нравится.

По милому личику Олстон промелькнуло облегчение.

– Это не в моем вкусе, но я понимаю, почему это нравится Ноле. Она ведь любит много ярких красок, не так ли? Наверно, потому, что она выросла в Лос-Анджелесе. Насколько я знаю, там все намного ярче.

Я уже было собралась сказать Олстон, что ее ждет блестящая карьера в области дипломатии, когда она сунула руку в кукольный домик, в родительскую спальню.

– Почему мать лежит на кровати лицом вниз и так прикрыта? – спросила она, вытащив фигурку матери и усадив ее в кресло с подлокотниками у камина.

– Возможно, она устала, – сказала я как можно игривее.

Олстон взяла собаку, которая пряталась в гостиной за диваном, и, поднеся к матери, поставила к ее ногам.

– Нола говорила, что эти люди ей иногда снятся, но в ее снах они реальны. И они говорят ей, где их нужно поставить в домике.

Я с тревогой посмотрела на Олстон. Интересно, понимают ли они с Нолой, насколько это странно.

– Должно быть, это все вегетарианская диета, – сказала я с коротким смешком.

– Может быть. – Она встала и нахмурилась. – Мне очень хочется увидеть фасад. Нола говорит, что тот похож на настоящий дом.

Я тоже встала.

– Дом слишком тяжелый, и нам не сдвинуть его с места, но ты точно сможешь проскользнуть между ним и стеной и все хорошо рассмотреть.

Прижавшись спиной к стене, Олстон протиснулась за домик.

– Потрясающе! – восхитилась она. Ее глаза горели. – Я знала, что комнаты и мебель выглядят настоящими, но это… это просто класс. – Она слегка нахмурила брови. – Если честно, это что-то мне напоминает.

– В самом деле? – удивилась я. – Ты узнаешь его?

Олстон покачала головой:

– Не совсем. И все равно… Не знаю. Как будто я уже где-то видела этот дом.

Я постаралась не выдать волнения в голосе.

– Если ты вспомнишь, дашь мне знать? Я… Мне интересно, кем были эти люди и кому мог принадлежать кукольный домик.

– Конечно, – сказала Олстон, странно посмотрев на меня. Услышав, что Нола открыла дверь ванной, она выскользнула из-за дома.

Что касается Нолы, то у нее, очевидно, недавно был урок парикмахерского искусства с Софи. Ее прекрасные темные локоны удерживали десяток ярких заколок. Она также стала меньше краситься и теперь лишь подводила глаза – карандашом коричневого цвета, а не черного – и красила тушью ресницы. Мне очень хотелось думать, что она училась у меня и моей матери правильно подчеркивать черты с помощью макияжа, а не прятать их под слоем штукатурки, но, наверно, это в большей степени объяснялось ее привычкой спать до обеда. Она продолжала настаивать на том, что просто обязана спать до полудня, независимо от того, сколько раз мне приходилось вытаскивать ее из постели на несколько часов раньше.