Наемник, турок, легонько толкнул в спину Алену.

– Хадить, хадить, – сказал ей турок, и ей почудилось сочувствие в его голосе. – Хадить, жэншына. Альона. Туда, дом, туда. Канца симерть. Нада – живи. Работай.

Ренат бросил последнюю голову последнего мальчика к головам его собратьев. Алена уже не видела этого. Она шла к сакле, плохо переставляя ноги. Низенький бородатый турок подталкивал ее в спину.

Дошла до порога. Упала и стукнулась о порог головой. Турок, ругаясь, поднял ее на руки. Ему хотелось украдкой от Руслана прижать к себе, пощупать живую женщину. Ренат видел, как он делает это. Сплюнул. Слюну ветер кинул на затылок мертвой светловолосой головы ребенка-солдата, с золотым пушком над губой.

Гроза шла, катилась с далекого перевала. Ветер ворошил черно-синие стога туч. Тяжелыми булыжниками с жестяной крыши катился, грохотал, урчал зверем гром.

ЖИЗНЬ РЕНАТА, РАССКАЗАННАЯ ИМ САМИМ

– Прижмись ко мне крепче. Так. Вот так. Как ты жил… там, дома?

– Хорошо жил. Хорошо мы жили. У нас хороший дом… знаешь где? В Старопечерской слободе.

– А-а. Знаю это место. Там красиво. Монастырь там Печерский… и еще один, совсем старинный. Над рекой… простор там.

– Там рядом мечеть наша.

– Да. И мечеть твоя. Мы туда за водой ходили. Там ключи.

– Да. И я там тоже воду брал. Мамка пустую бутыль давала… пятилитровую… из-под минералки. Мы с братом маленьким ходили. Видели в часовенках – иконы висят. Брат спрашивает: это чьи рожицы нарисованы? В мечети же изображений нет.

– И что ты ему говорил?

– Да так. Ничего. Говорил: это хорошие древние люди, это они тут ключи откопали. И деревянные башенки поставили. Чтобы народ мог воду брать.

– Так это правда. Так оно и было. Ну говори дальше.

– Я и говорю… хорошо мы жили. У мамки корова была, две козы… и еще – овечки. Баран такой красавец был один, загляденье. Рожки знаешь как закручивались? По спирали. А кончики торчали так весело. Мы с братом ему на рога в Курбан-байрам бумажные цветы прицепляли. Такой он смешной был. Мы его фотографировали. В Курбан-байрам не резали.

– А какой у тебя аппарат был?

– «Зенит». Старый «Зенит». Папин. Отец фотографией в молодости увлекался. У нас весь дом увешан фотографиями.

– Я… тоже фотографировала. И тоже «Зенитом», отцовским.

– Ух ты… Мастерица… Фотограф-любитель…

– Я не любитель. Я училище окончила. У меня диплом фотохудожника.

– Ух ты!

– Да. Я фотограф высшего разряда. Могу хоть в Итар-ТАСС работать. Хоть голливудских звезд снимать. Ха, ха!

– Ты все можешь. Я знаю.

– Давай дальше про твою жизнь.

– Давай. Так хорошо было. Знаешь… отсюда – все как во сне. Будто бы это все, этот рай, приснился мне, будто бы ш-ш – и сон пролетел, и ничего не было. А только война. И мы с тобой тут. Ну вот… О чем я?

– О баране говорил.

– Да, баран. Овцы тоже смешные… робкие такие, как девчонки. Очень много шерсти на них. Мохнатые, как медведи. Бабушка и мамка моя их стригли. Потом бабушка состарилась, невмоготу ей было стричь, и отец сам стал стричь. Знаешь, тяжелый такой труд у стригаля. Надо овцу успокоить прежде всего, погладить, иначе она брыкаться будет. Брыкливые тоже у нас попадались. Отец таким ноги связывал, когда стриг. Но никогда на скотину не кричал. Он очень, очень животных любил. У нас коза однажды учудила. Лук репчатый сухой связками к потолку в сенях привесили. Так она в сенцы пробралась, на задние ноги встала – и весь лук объела. И живот у нее вспух. Раздулся… как барабан. Лежит коза наша, помирает. Ветеринара вызвали. Хороший такой доктор пришел, ласковый. Козу меж рогов погладил… живот пощупал. «Не жилец, – говорит, – она у вас, режьте, пока живая еще, мясо хоть сохраните». И сам чуть не заплакал… и денег не взял за визит – и вышел.

– И что? Зарезали?

– Отец мой резал барашков в Курбан-байрам, хорошенько Аллаху помолясь. Но равно страдал очень. Переживал. Хотя понимал: это жизнь, так было всегда, так раньше было, и теперь так, человек ест живое мясо, ему это надо, человеку. И праздник, и обряд древний. А тут… Коза эта…

– Как ее звали?

– Манька. Манька козу звали.

– Русским именем.

– Не подумай чего. Ну, как все в округе звали – Манька, Зорька, Муська… так и мы называли. Ну вот… Коза лежит, глазом на меня косит. Уже мучилась очень. Бока тяжело поднимаются… Хрипы уже… А живот – как гора… Мамка к отцу подошла, плачет. Говорит: «Режь, Рустам! Не могу глядеть…» Отец отвернулся… Коврик расстелил. Говорит матери: иди, я один хочу намаз совершить…

– Намаз… Будто мажут кого-то…

– Да. Намаз. Долго молился. Потом взял козу на руки, вынес во двор, в сарай. Братик за ним увязался – ну, маленький, ему любопытно было. Отец его услал. С козой в сарай вошел. Там у него ножи были, посудины всякие для крови, все… Я только услышал…

– Что?.. Визг?..

– Да нет, какое там визг… Такой громкий стон… Как у человека. Ну, знаешь, когда человек умирает – вот так же стонет.

– Да.

– А потом…

– Ну что потом?

– Потом мясо жарили, варили похлебку… бабка даже пирог с мясом, с луком делала… И никто не ел. Ни отец, ни мать… Тарелки отодвигали. Говорили нам: мясо луком здорово пахнет, есть невозможно. Мы тоже нюхали: да, пахнет. И тоже отодвигали от себя. Только мы-то веселились, а старшие… у них лица такие были… такие…

– Понятно…

– Так и скормили все мясо собакам. У нас две собаки было. Одну звали Гай, другую Мухтар. А потом еще щеночек появился. Я на улице подобрал. Он по мосту бежал… смешной такой, лапки в сторону заносит… и чуть с моста не свалился. Я его успел схватить в последний момент. Домой принес… Назвал – Кучум. Этот был лучше всех. Сторож! А добрый – ну всего тебя оближет. А чужих не пускал.

– А чужие к вам лезли?

– Бывало. Всякое бывало. Однажды спим. Мамка рано вставала – скотине корму задать. Покормит скотинку – и к печке, еду на семью готовить. А потом и нас в школу будить. Я любил очень, когда зима, такое ледяное темное утро за окнами… деревья все в инее, белом, бархатном… а ты лежишь под одеялом, скрючившись, коленки к подбородку подобрал, греешься, не хочешь вылезать, знаешь, что еще часок тебе понежиться… до будильника… а мамка около печки возится. Хлебы ставит… лепешечки… Я лепешечки очень любил. Такие вкусные… теплые, как мамка сама…

– Прижми меня сильнее… крепче… вот так…

– Ты плачешь?.. Ну, что плачешь…