– Ладно, – сказал он.

– Ты устал на корточках. Сядь, – сказала я.

Он сел на пол и обнял меня.

И я сказала:

– А если меня не убьют – я веру твою приму.

И он улыбнулся мне радостно, как на празднике, будто на нашей свадьбе сидели мы с ним и обнимались, а не внутри расстрелянной, грязной сакли.

Ребята были молодые, да. Очень молодые. Восемнадцать лет, девятнадцать. Дети.

Пятеро. Их выстроили в ряд на каменном выступе горы. Рядом скалилась пропасть. «Сбросят вниз, все продумано». С перевала дул пронизывающий ветер, леденил не кожу – кости.

Алена засунула руки под обшлага гимнастерки.

– Пайди куртку надэнь, – бросил ей Руслан.

– Обойдусь.

Пленные смотрели на нее, прекрасно понимая, кто она. В их глазах светилась колючая, последняя ненависть. Снайпер, говорили, кричали ей их глаза, сволочь, глаза бы тебе выколоть. И лицо твое – сапогом растоптать.

«Если бы я попалась им, они бы… Что? Расстреляли бы меня сразу? Нет. Они бы мучили меня. Взяли бы совковую лопату и отрубили мне кисти рук. И так, с кровоточащими обрубками, отпустили бы. Или нет. Не отпустили. Живот бы взрезали… пытали. Потом все равно расстреляли бы. Я для них чертовка. Дерьмо».

Ветер вил волосы солдата, что стоял ближе всех к Алене. Мальчик, юный, светлый. Молочный такой, шелковый пушок над верхней губой.

Алена стала почему-то думать о них. Представлять жизнь каждого.

Вот этот, перед ней, – ясно, мамочка его любит. С собой, наверное, в дорогу пирожков напекла. Такой весь чистенький… ухоженный. Как утеночек, как поросеночек умытый. Даже непохоже, что из окопов, из боя.

Вон тот, за ним… да, тот покрепче. Покруче. Кряжистый, коротышка. Посмелее. Этот – задира, петух боевой. И драться умеет, понятно. Может, командиром у них был.

Этот… за ним… Длинный, каланча… Рослый мальчонка… А лицо – ну цыпленок цыпленком. Безусый. Шпана школьная. Вчера, небось, еще за партой контрольную со шпаргалок списывал. Не думал, что скоро ему умереть.

Еще два пацана стояли поодаль. Некрепко стояли на острых белых камнях, оступались; казалось, их ветер качал. Ветер бил им в лица – странные улыбки, последние безумные оскалы, туго, барабанно натягивали кожу на щеках. «Гляди-ка, они все почему-то скинули пилотки. И каски. Все с голыми башками».

У тех двоих, что пошатывались сзади, на нежных лицах запеклась кровь. По лицу били. Губы разбили, носы. Один, узкогрудый паренек, беспомощно слизывал юшку с губы; второй, чуть выше, широкоплечий, белобрысый, подставлял лицо ветру, пил ветер, глотал жадно.

– Анвер! Ренат! – крикнул Руслан хрипло и махнул рукой.

«Почему Ренат, зачем Ренат. При чем тут Ренат?» Алена оглянулась. Анвер, солдат Руслана, мужик здоровенный, силач цирковой, пошел к стоящим на каменном гребне ребятам, тяжело ступая, выворачивая ноги в сапогах, будто танцевал страшный, медленный танец. «Ренат, зачем тут Ренат…»

Алена оглянулась на Рената. Он шел вслед за тяжеловозом Анвером.

Вот стоят пятеро людей, и еще два человека перед ними.

– Што стаите?! – завопил Руслан надсадно. Выхватил из ножен, болтавшихся у него на поясе, длинный нож. Бросил Ренату.

– Умрут нэ как мужчины – как сабаки!

Алена втянула ноздрями сырой ветер. «Я тоже русская собака. Хоть он и спит со мной. Хоть он учил меня. Возился со мной. С собаками тоже возятся. Натаскивают их». Ренат, хорошей, крепкой хваткой ухватив нож, шагнул к первому мальчику.

– Сними крэст! – крикнул Руслан. – Плюнишь на сваего бога – аставим жизнь! Ну!

Светловолосый, чуть курносый, нежный мальчик смотрел на Руслана, словно не слыша, не понимая. Ренат положил руку на затылок парня. Схватил его за волосы. Попытался пригнуть его голову. И что-то, Алена видела это, бледными, синими на ветру губами ему шепнул.

В толпе наемников хрипло, коротко хохотнули. Мальчик мотнул головой нелепо. Сбросил с себя руку Рената. С ужасом глядел на блестящий под солнцем нож. Солнце то выныривало из-за туч, то опять тонуло в них. У Алены стало холодно, мятно под коленями.

– Дава-а-а-ай! – дико завыл Руслан.

Ренат ударил паренька локтем между лопаток. Тот устоял. Обернулся. Плюнул Ренату в лицо. Ренат вцепился ему в волосы, взмахнул ножом и полоснул по вздувшемуся горлу.

Анвер шагнул к кряжистому.

– И ты Аллаха нэ примэшь?

В руках Анвера отделилась от шеи, каталась, как кровавый мяч, голова. Долговязый мальчишка заполошно крикнул:

– Не хочу!

Плакал.

– Суки-и-и-и!.. и-и-и-и…

Завизжал, как поросенок, когда нож взрезал глотку.

Кто-то внутри Алены холодно говорил: «Два, осталось еще два».

Руслан заорал:

– Вы! Са-ба-ки русские! Вот што будит с вами! Примэтэ Аллаха и Мухаммада, прарока Ево?!

Последние мальчики с разбитыми лицами неловко, пронзительно-жалко сунулись друг к другу.

– Не режьте нам головы, – еле шевеля разбитыми губами, попросил один. – Лучше расстреляйте!

Руки Рената и Анвера были красные. По серо-зеленому камуфляжу расползались красные пятна.

– Руслан! – крикнула Алена. – Хватит!

Руслан даже не посмотрел на нее.

Один из мальчиков зарыдал в голос. Другой молчал. Лицо у него было странное, окаменелое, будто бы выколотое из глыбы льда. Анвер повалил парня с каменным лицом на землю. Алена не видела, как он отрезал ему голову. Она смотрела на Рената.

И последний прорыдал, провыл сквозь кривые, страшные губы:

– Я же еще молодой! Я так жить… хоте-е-е-ел!

«Хотел», – сказал он. Не «хочу», а «хотел».

Закричал – единственный из всех: взахлеб, отчаянно. Последним криком закричал.

И Алена, не помня себя, закричала вместе с ним.

Ренат отрезал у солдата голову, а тело ногой столкнул в пропасть.

– А-а-а-а-а! А-а-а-а-а! – кричала Алена.

Руслан повернулся к ней.

– Заткните ей рот, – бросил наемникам.

Алена почувствовала, как на ее нос и рот налегла потная, соленая ладонь. Перекрыла ей воздух и свет.

– Головы – над кастром – закаптить. Ани мнэ нужны. Паказывать буду русским са-бакам.

Повернулся, пошел прочь.

Наемники сталкивали обезглавленные тела в ущелье. На камнях валялись три окровавленные головы. Анвер бросил к ним четвертую. Ренат все еще держал отрезанную голову последнего парня за волосы. Кулак посинел.