«Чертоги» занимали необъятные чердаки «сталинского» дома наНовочеркасском проспекте, были невероятно запущены, но обладали тремянеоценимыми достоинствами: здесь были горячая вода, хорошее естественноеосвещение и низкая арендная плата.

Поскольку в «Чертогах» обитали сразу три художника, тамналичествовали и три мольберта, два из которых Аркадий для скорости пустил вдело, чтобы выполнить параллельно оба заказа. Аркадию частенько приходилосьвыполнять такую своеобразную работу – замалевывать какой-нибудь мазней картину,предназначенную к провозу через таможню. К нему обращались по двум причинам:во-первых, он уже набил руку на такой работе и делал ее очень быстро, аво-вторых, и это было главным – как человек сильно и давно пьющий, Аркадийабсолютно не запоминал тех картин, которые замалевывал, и поэтому непредставлял для заказчиков никакой опасности.

Вот и сейчас он равнодушно переводил взгляд с одного холста,где пританцовывал на крыше покосившегося сарая бородатый еврей со скрипкой, надругой, где длинноволосая нагая женщина сидела на краю бассейна, и думал он приэтом только о том, какая хорошая водка выпускается на заводе «Ливиз». Если бычерез два-три дня кто-нибудь спросил его, какие картины он замалевывал вминувшую субботу в «Чертогах Валтасара», Аркадий Западло только совершенноискренне пожал бы плечами.

Мужика со скрипкой привез рыжий Толян, давнишний знакомецЗападло. Аркадий, конечно, знал, что Толян – это человек знаменитого Штабеля,но по своему вольному и пьющему положению одинаково индифферентно относился какк Штабелю, так и к профессору Аристархову, от кого получил вторую картину –бассейн, выложенный мозаичной плиткой, и длинноволосая обнаженная женщина,сидящая на краю.

Все три официальных пайщика «Чертогов» разбежались навыходные кто куда, и Рудик Бальтазарян, широкой души человек, дал Аркадию ключиот мастерской, предупредив его, что может наведаться четвертый пайщик – черныйкот Пинтуриккио, сокращенно Пиня.

Пиня был личностью свободолюбивой и художественно одаренной,шлялся по крышам, ни в чем не ограничивая свои творческие наклонности. Для егопосещений художники проделали возле одного из окон специальную небольшуюотдушину, которую обозвали Царскими вратами, и Пиня заходил в «Чертоги»величественной хозяйской поступью, оглашая мастерскую могучим мявом. Художникипо-братски делились с ним остатками закуски – Пиня предпочитал «любительскую»колбасу и скумбрию горячего копчения – и затем, волнуясь, ждали, когда мэтрвыскажет свое мнение о новых работах. Кот, наевшись, обходил мастерскую ивнимательно, чуть склонив набок голову и распушив усы, осматривал работы намольбертах. Если вещь ему нравилась, он долго сидел перед ней и минут черезпять начинал громко и удовлетворенно урчать, если же он не одобрял творческийподход автора, презрительно фыркнув, удалялся восвояси.

– Если Пиня придет, – напутствовал БальтазарянАркадия, – ты ему дай чего-нибудь пожрать… колбаски, там…

Аркадий с готовностью кивал, но Рудик смотрел на него ссомнением, зная, что Западло не имеет привычки закусывать. Однако на этот разпессимизм Рудика был неоправдан: Аркадий, на радостях от удачно перехваченногоаванса, зайдя в магазин за водкой, вспомнил о коте и купил полпалкиполукопченой колбасы с загадочным названием «Сходненская».

Выпив для вдохновения полстакана патриотической водки,Западло покрыл оба холста специальным легко смываемым грунтом и задумался – чтобы такое ему на них изобразить?

Радостное тепло, разлившееся по организму, напомнило Аркадиюлето одна тысяча девятьсот восемьдесят пятого года, когда он находился втворческой командировке на Кубани, в колхозе-миллионере «Светлые заветы». Онрасписывал колхозный Дом культуры идеологически выдержанными фресками насельскохозяйственные темы, а душевные колхозники, понимая и разделяя душевныйголод творческой личности, приносили ему замечательный местный самогон тройнойперегонки, чистый, как слеза секретаря парткома, и крепкий, как рукопожатиетракториста.

Воспоминание о прекрасном напитке так живо всколыхнулось всердце Аркадия, что вдохновение накатило на него могучей волной, и он вкаких-нибудь два часа изобразил на обоих холстах свой излюбленный сюжет того незабвенноголета – «Утро на птицеферме». Десятки откормленных гусей радостно гоготали средипышных кубанских лопухов, приветствуя утро нового дня под бравурные звукимарша, изливающиеся из подвешенного на высоком столбе репродуктора. Сюжеты наобоих мольбертах были одинаковые, только на левой картине все гуси смотрелинаправо, а столб с репродуктором торчал в левом углу, а на правой картине всебыло наоборот.

Закончив работу, Аркадий несколько удивился схожестиисполненных сюжетов и подумал, что с возрастом гаснет его творческая фантазия.На всякий случай, чтобы ничего не перепутать, он записал на клочке бумаги, чтозаказ Аристархова стоит на левом мольберте, а на правом – заказ рыжего Толяна.Решив, что на этом официальная часть мероприятия закончена, Аркадий потянулся кбутылке, но в это время во входную дверь мастерской бешено заколотили ногами.

Как человек, не отягощенный материальными ценностями,Аркадий Западло без лишних размышлений открыл двери. На пороге возникла рыжая,веснушчатая, довольно рыхлая женщина полусреднего возраста в длиннойгрязно-бурой кофте домашней вязки, характерной для художественно-одаренныхнатур, в такой лее длинной грязно-бурой юбке, в пудовых ботинках типа«самооборона без оружия» и в средней степени ярости.

– Где этот козел?! – заорала прекрасная незнакомкас порога и решительно двинулась внутрь «Чертогов».

Аркадию не пришлось спрашивать, кого имеет в виду гостья:именно такие рыхлые рыжеволосые нимфы всю жизнь были роковой слабостью РудикаБальтазаряна. Поэтому нисколько не кривя душой, он сообщил, что Рудольфа здесьнет и не будет еще как минимум два-три дня, а где его черти носят – только этисамые черти и знают.

Гостья, тяжело топая своими спецназовскими башмаками,проследовала в глубины мастерской, зорким глазом обнаружила под кипой анонимныххолстов заляпанный густой краской табурет, скинула холсты на пол и увесистоплюхнулась на освободившееся место, всем своим видом давая понять, что оназдесь – всерьез и надолго.

Затем она деловито и сосредоточенно порылась в своей сумке,напоминающей офицерский планшет времен тяжелых боев на Курской дуге, вытащилаоттуда необыкновенно большой флакон валерианки, налила изрядную дозу в стакан,приготовленный Аркадием для совершенно других целей, выпила валерианку инеожиданно зарыдала густым бурлацким басом.

Сквозь рыдания прорывались обрывки осмысленной речи.

– Продала-а! Домик теткин продала под ВышнимВолочко-ом! Вот ведь козе-ол! Хозяйство продала-а! А он к Кристинке ушел,коз-ли-ище!

Аркадий очень не любил женский рев. Для борьбы с этимужасным явлением природы он знал только два действенных способа. Увидев, чтоего рыдающая гостья, одной рукой размазывая по лицу слезы и дешевую косметику,другой шарит по столу в поисках стакана, собираясь принять очередную лошадинуюдозу валерианки, он услужливо вложил стакан в ее руку, но вместо валерианки дополовины наполнил его водкой. Дама жадно выпила, мгновенно перестала рыдать исовершенно трезвым и здравым голосом попросила: