— Ничего, ничего не случилось, — мяукнул продюсер, — тыкушай, не волнуйся. Дмитрий, можно вас на минуточку?

Толстяк взял Соловьёва под руку, повёл в другой конец зала.

— Умоляю, не говорите ему сейчас. У него через три часаконцерт, это чудовищно важно. Пусть он отработает, а потом уж вы сообщите. Всёравно ничего не изменится, Женечку не вернёшь, пусть земля ей, как говорится.Бедная девочка, бедная её мать. Не помню, как зовут. Нелли, кажется. Их у негостолько было… Боже, какое горе, какое чудовищное горе. И какое счастье, что онане единственный его ребёнок. Тут, слава тебе господи, Валерик постарался,наплодил дармоедов от разных баб. — Продюсер шептал в самое ухо, тяжело, влажнодышал, пока говорил, пару раз быстро мелко перекрестился. Соловьёв заметил унего на руке перстень с печаткой и цветную наколку, изящного морского конька.

— Погодите, откуда вы знаете? — спросил ДмитрийВладимирович, слегка отстраняясь.

— Я? Откуда знаю? — Он нахмурился. — Честно говоря, ужезабыл. Сама по себе новость так чудовищна… Ах, ну да, звонила какая-то женщинаВалере на мобильный. Он был в ванной, я подошёл. Она мне сказала. Кажется, онаподруга матери Жени или что-то в этом роде. Ну, так мы договорились?

— О чём?

— О том, что вы ему пока ничего не скажете. Если концертсорвётся, это катастрофа, мы попадём на дикие бабки. А сейчас вы с намипокушаете спокойно, я угощаю. Поговорите с ним о драке на последнем концерте.Вы наверняка слышали, чудовищная была драка в Химках, кого-то даже убили.Валера там выступал. Он свидетель. Ну, договорились? Умоляю вас, хотите, наколени встану?

Продюсер схватил его за правую кисть. Соловьёв почувствовалбыструю возню влажных пальцев, успел отдёрнуть руку. По полу рассыпалосьнесколько мятых купюр по сто долларов.

— Сейчас же поднимите и прекратите истерику, — сказалСоловьёв.

Продюсер тихо зло выругался. Дима вернулся к столу, оставивтолстяка собирать бумажки, пыхтеть и шёпотом материться.

Певец успел догрызть цыплёнка и молча курил. Соловьёв сел сним рядом.

— Вы, наверное, насчёт того побоища в Химках? А Мишка небосьумолял, чтобы меня не трогали сегодня до концерта? Не обращайте на неговнимания, он псих, — произнёс певец, продолжая смотреть в одну точку.

— Валерий Иванович, когда вы в последний раз видели вашудочь Женю?

— Женю? — Качалов загасил сигарету и резко развернулся кСоловьёву. — С ней что-то случилось?

— Случилось. Её нашли сегодня ночью в лесу, у Пятницкогошоссе, в двадцати километрах от МКАД. Я знаю, в такой ситуации слова ничего незначат, но всё-таки, примите мои соболезнования.

— То есть как — нашли? — Певец нервно помотал головой. —Какие, на хрен, соболезнования?! Что вы несёте?

— Валерий Иванович, её убили, — произнёс Соловьёв, глядя вкрасные от бессонницы, гневно выпученные, почти безумные глаза певца.

— Кого? Женю? Убили? Нашли? Кто нашёл? Когда? Почему? — Онсхватил салфетку, тут же бросил её, дёрнулся, задел бутылку вина. Падая,бутылка толкнула высокий бокал с томатным соком. Прибежал официант, вместе сним подоспел сопящий потный продюсер.

— Миша! — крикнул певец. — Миша, он говорит, что убили моюЖеньку!

Толстяк плюхнулся на стул, покосился на Соловьёва и хриплопробормотал:

— Я просил его подождать. Ты должен сегодня отработатьконцерт.

Официант поспешно промокнул красные и рыжие пятна наскатерти и убежал. Соловьёв закурил и обратился к певцу:

— Валерий Иванович, мне необходимо задать вам нескольковопросов. Это срочно. У вас шок. Но мы должны поймать убийцу. Каждый час дорог.Пожалуйста, ответьте мне, когда вы видели Женю в последний раз?

— Нет, подождите, вы точно знаете, что нашли именно моюЖеньку? Может, ошибка? — пробормотал Качалов.

Он сразу сник, кровь отхлынула от лица. Он стал таким белым,что Соловьёв испугался: сейчас потеряет сознание.

— Её опознала мать, Нина Сергеевна. Она сказала, чтонакануне Женя была у вас. В котором часу она от вас уехала?

— Как у меня? В последний раз мы виделись в её деньрождения, неделю назад. Мы ездили за город, в ресторан, я подарил ей кулон ссапфиром. Ей давно хотелось украшение с настоящим камушком. — Он закрыл лицоладонями. Плечи его мелко затряслись. Соловьёв услышал глухие, страшныевсхлипы.

— Ну я же предупреждал, ёлки! — процедил сквозь зубыпродюсер. — Что вы наделали? Зачем сказали? Это чудовищно. Видите, что с ним?Все из-за вас!

У продюсера зазвонил мобильный. Он встал, грохнув стулом,отошёл с трубкой. До Соловьёва донёсся тихий нервный мат. Суть монологасводилась к тому, что концерт может вообще сорваться, трам-пам-пам, и тогданаступит чудовищный трам-пам-пам, практически конец света.

Певец отнял руки от лица. Дима налил ему воды, протянулбокал. Качалов выпил залпом, закурил, пару раз затянулся и тут же раскрошилсигарету в пепельнице. Слёзы лились из его глаз. Он вытерся рестораннойсалфеткой.

— Ладно. Будем считать, я в порядке. Во всяком случае,говорить могу. Я понимаю, вам надо работать. Вы, конечно, ни хрена не найдёте,но хотя бы попробуйте. Лицо у вас вроде нормальное, человеческое. Извините. Нотолько говорить будем не здесь. Пойдёмте ко мне домой. Я живу рядом, десятьминут пешком.

Явился официант, спросил, подавать ли кофе и десерт.

— Нет, спасибо, — сказал Качалов и кивнул в сторонупродюсера: — Он расплатится.

Толстяк, заметив, что они уходят, пробормотал в трубку:«Все, давай, перезвоню!» — и рванул за ними.

— Куда ты, тварь, мать твою! Подумай о своих других детях,кто будет их кормить, если тебя замочат? А тебя замочат, зуб даю, если тыкинешь таких серьёзных людей, тебя точно замочат!

Хорошо, что в ресторане было мало народу. Только официанты итри солидные дамы. Все головы повернулись к ним, все глаза вспыхнули. Продюсерорал, как базарная баба, слюна летела изо рта. Певца била дрожь. Он никак немог попасть в рукава плаща, который держал гардеробщик.

* * *

Девочку звали Соня. Её привезли из Института Склифосовского.Она сидела на краешке стула и смотрела в пол. Вытравленные немытые волосыпадали на глаза. Восемнадцать лет, толстенькая, маленькая. В ноздре дырка отсерёжки. На бледной коже красные пятна, старые шрамы, свежие незажившиекорочки, следы жестокой борьбы с прыщами, свидетельства одиночества, депрессиии ненависти к себе. А в общем, нормальная девочка. Не наркоманка, не истеричка.Если ей похудеть немного, оставить в покое лицо и волосы, у неё будет все впорядке. Правда, для этого ей нужна помощь. Не медицинская, а материнская. Онаведь ещё ребёнок, детство затянулось, в нём было слишком мало любви. Она до сихпор не может одолеть стресс взросления, подсознательно боится взрослого мира,поскольку нет у неё тыла, счастливого детства.