— Бывает, — кивнул Соловьёв, — но я же вам сказал, еёопознала мать.

— Нина? Она плохо видит! Она носит контактные линзы и безних совершенно слепая! Нет. Я должен сам посмотреть, — он остановился уподъезда, — пока не увижу собственными глазами, не поверю.

— Что ты несёшь? — испугался продюсер, открыл дверь иподтолкнул Качалова внутрь. — Зачем тебе смотреть на труп перед концертом? Тыже потеряешь форму, не сможешь петь! Учти, там никакая «фанера» не пройдёт, онизаранее оговорили это. Магнат платит только за живую музыку.

Качалов ничего не ответил. Кажется, он больше не могговорить. Он сильно дрожал, у него стучали зубы, как будто температураподнялась до сорока. Пока ехали в лифте, он смотрел в зеркало на себя, как нанезнакомого человека. В глазах стояли слёзы.

— Она самая талантливая, самая красивая из всех моих детей,— глухо произнёс певец, сделав несколько судорожных глотательных движений инемного уняв дрожь усилием воли. — Я всегда хотел, чтобы Женя жила со мной. Сней единственной я мог работать. Вы наверняка видели клип, его постоянно крутятпо телевизору. Так вот, она сама все придумала. Представляете? Такая маленькая,и все сама придумала.

В квартире орала музыка, тяжёлые раскаты рока, от которыхсразу что-то неприятно задёргалось в животе. После музыкального проигрышамужской голос прорычал: «Твоё нежное сердце… а-а-ох… твоя гладкая печень…а-ах-х».

В полутёмной прихожей возникла женская фигура, тонкая,длинная, в коротком халате. Волосы замотаны чалмой из полотенца, лицо покрытокакой-то зеленоватой зернистой массой.

— Ой! — Девушка отпрянула, убежала.

После вздохов и сопения, усиленных стереосистемой так, чтоказалось, здесь рядом дышит гигантское чудовище, опять вдарил рок.

— Выключи! — заорал Качалов. — Маринка, мать твою, тыслышишь, выруби его!

Нервно, громко матерясь, он кинулся в комнату, и черезминуту стало тихо.

— Она постоянно слушает Вазелина, — объяснил толстякСоловьёву.

— Кого?

— Вы что, правда Вазелина не знаете? — Продюсер зажёг свет вприхожей и удивлённо взглянул на Диму.

— Кажется, это певец?

— Да, если так можно выразиться. Певец. Пойдёмте в гостиную.

По гулкой металлической лестнице они поднялись наверх иоказались в огромной комнате с полукруглым стеклянным куполом вместо потолка.Бильярд, музыкальная аппаратура, камин, рояль ядовито розового цвета. Продюсерплюхнулся на диван, скинул ботинки. Зазвонил его мобильный. Потом сразу ещёодин телефон, вероятно городской. Соловьёв услышал, как женский голос внизузакричал:

— Нет! Он сейчас не может говорить! У него дочь убили! Что?Ты откуда звонишь? Ни фига не слышу! Женю! Я сказала, Женю! Все, давай!

Звякнула трубка. Легко застучали шаги по лестнице. Вгостиную вошла Марина. Лицо она успела умыть, чалму сняла, но осталась все втом же коротком халатике и босиком. Длинные светлые волосы были ещё влажными.Она откинула их красивым жестом, уселась на диван, закурила. Она былапоразительно похожа на Нину, но моложе лет на десять. Новенькая Барби, вкоторую только начали играть, бело-розовая, ещё не потрёпанная.

— Ужас какой, — сказала она, глядя на Соловьёва яснымиголубыми глазами. — Меня Марина зовут. А вас?

Соловьёв представился. Она кивнула и выпустила дым изноздрей.

— Вы извините, Валера сейчас поднимется.

— Что с ним? — тревожно спросил продюсер.

— Блюёт в сортире, — произнесла она чуть слышно и добавилагромче, обращаясь уже к Соловьёву: — У него это обычная реакция на стресс. Аскажите, пока его нет, как её убили? Кто?

— Задушили, — Соловьёв принуждённо кашлянул, — причинасмерти — удушение руками. Кто — мы пока не знаем. Когда вы видели Женю впоследний раз?

— Задушили? И что, изнасиловали, наверное? Неужели маньяк?Ужас какой! А, вы спросили, когда я видела Женю в последний раз? Дайтевспомнить. — Она нахмурила тонкие высокие брови, поправила волосы, загасиласигарету и тут же закурила следующую.

— Ты видела Женю около двух недель назад на концертеВазелина в «Нон-стопе», — сказал продюсер, — помнишь, ты рассказывала, она былатам с каким-то старикашкой?

Лёгкая тень пробежала по красивому свежему лицу, уголки губдёрнулись, веки затрепетали. То ли Марина вдруг занервничала, испугаласьчего-то, то ли просто пыталась сдержать слёзы. Тряхнув головой, она мгновенносправилась с собой и заговорила спокойно.

— Ах да! Итальянец. Лет шестьдесят, наверное. Но Валере нислова, — она прижала палец к губам, — я ей обещала, что не скажу ему.

— Про итальянца? — спросил Соловьёв.

— Да нет же! Итальянец как раз нормальный, очень дажесимпатичный. Профессор, историк, древним Римом занимается. Говорить нельзя про«Нон-стоп» и про Вазелина. Валерка не разрешает ей шляться по ночным клубам, ас Вазелином они друг друга ненавидят.

— Какие отношения были у неё с этим профессором?

Марина высморкалась в бумажный платок. Кончик носа слегкапокраснел. Но глаза её оставались сухими, ясными. Никаких слез.

— Ну-у, спросите что-нибудь полегче. Я их видела вместевсего один раз, минут десять, не больше. К тому же ночной клуб, полумрак,музыка грохочет. Он по-русски совсем не говорит, только по-английски. ЗовутНиколо, фамилию не назвал. Мы потом с Женей встретились в туалете, она сказала,он отец какой-то её подружки, итальянки, с которой она познакомилась прошлымлетом, когда ездила в Англию. И попросила не говорить Валере, что я её видела в«Нон-стопе».

Внизу хлопнула дверь, послышался детский плач. Маринавскочила и бросилась к лестнице.

— Моё солнышко вернулось! А что мы плачем? Ой ты мойсладенький, ну хватит сердиться, иди к мамочке, сейчас будем кушать. Верка, даон же мокрый насквозь, блин!

Высокий женский голос заверещал в ответ что-то невнятное.Плач затих. Опять зазвонил городской телефон. В гостиной появился певец.Бледный, с чёрными кругами под глазами, пошатываясь, он доплёлся до дивана,тяжело рухнул, закрыл глаза. Продюсер бросился к нему.

— Валера, что? Чем помочь? Вот, попей водички. Или, может,крепкого кофе?

— Я в порядке. — Он взял стакан и еле донёс его до рта,расплескал половину, так сильно тряслись руки. Глотнул воды, посмотрел наСоловьёва и произнёс отчётливо, как автомат: — Извините, что заставил ждать. Яготов отвечать на любые ваши вопросы.