На конкретном нервняке спешно продвигаюсь по площади через бухую толпу пестрых пуховиков, темных дубленок и пафосных шуб, пока взгляд не выхватывает ту самую голубую курточку и белую шапку с огромным разноцветным помпоном.

Сердце в ту же секунду срывается каким-то диким ритмом и, толкая в голову горячую кровь, сворачивает в кашу мозги.

— Чем ты думаешь, Полина? Ты хоть представляешь, сколько здесь отморозков бродит? — ору на нее, едва удается сжать ладонями узкие плечи. — Знаешь, что по статистике в праздники самая дичь творится?

Она вздрагивает и морщится так, словно готова, на хрен, расплакаться. Когда я заметно сбавляю обороты и уже готовлюсь извиниться, неожиданно выпаливает:

— Перестань меня воспитывать, Тихомиров… Ты мне даже не брат, а я не маленькая, — голос выразительно дрожит. — Мне давно восемнадцать!

Понимаю, что веду себя как козел, но сердце до сих пор тарабанит, словно одержимое. Никак не удается взять его под контроль.

— Три месяца уже считается «давно»? — отгораживаюсь, как обычно, сарказмом.

Жду, что постепенно удастся в самом деле успокоиться.

Только Птичка не дает спустить ситуацию на тормозах. Вместо этого она вдруг приходит в еще более очевидное раздражение. Передернув плечами, толкает меня в грудь и, разворачиваясь, намеревается снова сбежать. В последний момент ловлю ее за руку, резко дергаю и, удивляя самого себя, со всей дури прижимаю к груди.

Полина, растерявшись, неподвижно застывает. Кажется, даже дышать прекращает. Мать вашу, я и сам не дышу. Утрачиваю эту возможность. Объяснить невозможно, но что-то в тот миг между нами меняется.

А стоит Птичке запрокинуть голову назад и заглянуть мне в глаза, внутри меня последние цепи срывает.

Смотрю на ее розовые губы и себя теряю. Не осознаю, что делаю, пока с рваным выдохом припадаю к ним своими. Полина вздрагивает и инстинктивно тянется ко мне. Блядь… Она сжимает пальцами мои плечи и приоткрывает для меня рот. Именно в эту секунду приходит понимание: у нас будет секс. Слишком долго я об этом фантазировал. Слишком долго этого ждал. Слишком долго… И теперь сходу набрасываюсь. Словно голодное животное, не могу контролировать свой аппетит.

Потому что ее вкус лучше, чем я представлял. Лучше всего на свете.

В какой-то момент даже закрадывается мысль, что это может быть чем-то особенным. Может быть навсегда.

Но я упорно гоню все ненужные переживания и просто поглощаю свою Птичку. Руки скользят все ниже по ее спине, с силой к себе прижимаю. Но одежды на нас чересчур много. Понимаю это и отрываюсь только затем, чтобы прошептать:

— Поехали домой.

Полина не спорит. Смотрит на меня одурманенным взглядом. Никогда у нее еще такого не замечал. Это охуенно выглядит. Она охуенно выглядит. Пиздецки красиво и чертовски порочно. Влажные и слегка припухшие губы дрожат. Дыхание частит и формирует между нами шумные потоки возбуждения.

Это наш первый поцелуй. Птичка невинна и неопытна, знаю точно. Но вот мы соприкасаемся, и тот самый коннект вмиг налаживается. Не разорвешь и не сбавишь обороты. Видимо, так случается, когда в работу вступает не искушенность, а инстинкты.

Мы притягиваемся. Давно и неизбежно.

Сегодня будет взрыв.

Птичка так ничего и не говорит. Все без слов решено.

Забираю ее с площади и увожу домой. К себе домой. Она и в этом возражений не выказывает. Только смущенно отводит взгляд, когда я вместо кнопки пятого этажа, жму сразу восьмой. А я, блядь, боюсь к ней в лифте прикоснуться. Осознаю, что если сделаю это, до квартиры уже не доведу.

— Что будем делать? — спрашиваю дома, приличия ради. Оно у меня где-то еще есть. Хотя, может, и не оно вовсе руководит. Просто это Птичка. С ней всегда все иначе. Потому как штормит только при виде нее. — Хочешь что-нибудь посмотреть?

— Можно, — тихо отзывается в ответ.

Прохожу сразу в свою комнату и, включив телевизор, опускаюсь на кровать. Полина же явно не знает, куда приткнуться. Единственное кресло завалено одеждой и каким-то хламом, а ко мне она почему-то не решается двинуть. Ловлю ее ладонь и притягиваю на колени.

— Расслабься, — голос с хрипом покидает горло.

Слышу, как фильм прерывается на поздравительную речь президента, но понимаю, что ни первое, ни второе мы оценить не сможем.

— Я расслаблена, — выдыхает, растерянно расширяя глаза.

— Тогда поцелуй меня, Птичка… — шепчу я. Она быстро прижимается к моему рту губами и так же спешно отрывается. — Нет, не так… — смеюсь, такая она забавная и милая. Уже не удивляюсь тому, что ее смущение до одури меня возбуждает. — Иди сюда, ближе… — обхватывая ладонями ее лицо, сам к ее губам прижимаюсь. Она вроде как подается и вместе с тем, напоровшись бедром на мой член, вздрагивает и, отпрянув назад, с таким видом замирает, будто я ее им убивать собираюсь. — Расслабься, маленькая… Расслабься, Птичка… Чего так дрожишь? Боишься?

— Нет, — выдает сдавленно.

— А что тогда?

— Не знаю…

— Я хочу тебя.

— Я тебя… тоже…

— Докажи.

И она вновь приникает к моему рту своими сладкими губами. Только на этот раз не отстраняется, а замирает, и мягко, словно удовлетворяя свои собственные любопытство и жажду, скользит языком по моей верхней губе. А меня будто электрошокером пробивает. Закорачивает какие-то нервные узлы, и кажется, что кожа дымится.

Все это словно сон, но шпарит реакциями, которые мне прежде не доводилось проживать в реальности.

Немудрено, что я набрасываюсь на Птичку. Раздеваю ее с оскорбительной скоростью. Даже не разглядев толком, лишь рывками выхватив какие-то определенные участки голой плоти, стягиваю свою одежду.

Целую с несвойственным самому себе исступлением. Будто не у нее первый раз, а у меня. Словно не двадцать один мне, а лет пятнадцать. Но и Полина… Стоит опрокинуть ее на спину, гнется подо мной, как лоза. Извивается, словно постель под нами горит. Стонет, когда трогаю ее, и тотчас смущается. Вся красными пятнами покрывается, но ее это не портит. Наоборот. Красивее никогда никого не видел.

Первый раз все происходит очень странно. У меня дрожат руки. Пока раскатываю презерватив, это отчетливо видно мне самому. Полина не смотрит. Пялится сначала в потолок, а потом, когда ложусь на нее — в глаза мне.

Губы приоткрывает и замирает. Не знаю, что пытается сказать. Похоже, из нее рвется что-то важное, но природная стыдливость тормозит и не позволяет это озвучить. А у меня в тот миг не хватает ни терпения, ни смелости, чтобы расспрашивать.

Соблюдаю осторожность, но едва удается прорваться сквозь преграду и войти в нее до конца, срываюсь.

Блядь, я так долго этого ждал… Блядь, она моя… Блядь, она только моя…

Упиваюсь мыслями, потому что толком насладиться, да просто полноценно вкусить удовольствие, не успеваю. Толчка три, и я позорно финалю. Оргазм, который разрывает мое тело, оглушающий и до боли яркий. Молча прожить, как обычно, нет никаких шансов. Я стону и сам поражаюсь этому громкому отрывистому звуку.