des Soviets, 75–76; O’Flaherty, I Went to Russia, 201; Darling, Ding Goes to Russia, 54].

Это положение описано в рассказе М. Зощенко «История с переодеванием», где герою приходится притвориться испанцем, чтобы получить «шамбер-циммер» в одной из южных гостиниц. Для советских людей, путешествующих по собственной надобности, сервис был попросту закрыт: все места резервировались для едущих в организованном порядке или по делам службы [М. Кольцов, Невский проспект (1928); Dubois, URSS: une nouvelle humanite, 94–95]. Но и командировочным не всегда был обеспечен кров: например, в рассказе С. Н. Сергеева-Ценского «Конец света» (1931) герой приезжает в Керчь на рыбозавод, регистраторша в гостинице знает его лично, и все же устроиться удается лишь на лестнице, на диване, полном клопов [в кн.: Под чистыми звездами].

32//8

Нет! Парад решительно не удавался, хотя все было на месте. Вовремя были высланы линейные, к указанному сроку прибыли части, играл оркестр. Но полки смотрели не на него, не ему кричали «ура»… — Ср. у Толстого продолжение пассажа о Наполеоне, как об игроке: «Войска были те же, генералы те же, те же были приготовления, та же диспозиция… он сам был тот же… но страшный взмах руки падал волшебно-бессильно» [Война и мир, Ш.2.34]; начало пассажа процитировано в ЗТ 20//8; см. также ЗТ 1//32, сноска 2; ЗТ 2//27. Как видим, в обрисовке Бендера отражены различные грани карьеры Наполеона — не только его победы, но и неудачи.

Злоключения Остапа-миллионера, демонстрирующие бессилие больших денег в рабоче-крестьянском государстве, — почти зеркальная антитеза приключений Генри, героя новеллы М. Твена «Банкнота в миллион фунтов стерлингов», где доказывается обратный тезис: всесилие больших денег в государстве буржуазном. Если Бендер, имея деньги, не может ни сделать каких-либо приобретений, ни даже поесть щей в профсоюзной столовой, то герою М. Твена капиталистический истэблишмент, наоборот, предлагает все мыслимые блага и услуги, причем платить ни за что не приходится, т. к. обществу оказывается достаточно одного вида миллионной банкноты. И там и здесь решающим оказывается не наличный расчет, а принадлежность или непринадлежность к привилегированной группе: в первом случае — богачей, во втором — пролетариев. Другие общие точки двух рассказов: (а) величина богатства (один миллион); (б) экспериментальный характер обладания им (в новелле М. Твена он более явно выражен, т. к. там заключается пари, но и у соавторов ситуации придана чистота и наглядность научного опыта); (в) неразменность, цельность одного миллиона как показательной и символической суммы (у М. Твена банкноту так и не удается разменять, в ЗТ соавторы все время подчеркивают, что миллион остался миллионом, несмотря на траты: «Остап каждый день считал свой миллион, и все был миллион без какой-то мелочи» [ЗТ 32]; «если не считать 50 тысяч Балаганова… то миллион был на месте [ЗТ 33]; «Остап боролся за свой миллион, как гладиатор» [ЗТ 36] и др.). Параллелизм с новеллой М. Твена был полнее в первоначальном варианте ЗТ, где Бендер отказывался от богатства и женился на Зосе [Собр. соч., т. 2: 537–539].

Тема бесполезного богатства занимала советских писателей еще до появления ЗТ. Отмена денег была частью программы партии большевиков, и вопрос об этом серьезно рассматривался, когда соавторы приступали к писанию второго романа [см. об этом Лурье, Невовлеченность в систему, 107–108]. В 1929 В. Маяковский задумывал работу над комедией «Миллиардеры», где герой получал огромное состояние и не знал, куда его девать в условиях СССР [Галанов, 125]. Одна из первоначальных версий конца ЗТ состояла в том, что «отменят деньги» [Яновская, 84]. Ср. запись Ильфа: «Остап-миллионер собирает окурки» [ИЗК, 296].

32//9

…и Америки нет, и Европы нет, ничего нет. И вообще последний город — это Шепетовка, о которую разбиваются волны Атлантического океана… заграница — это миф о загробной жизни. Кто туда попадет, тот не возвращается. — См. ИЗК, 223, 294. Шепетовка — город на Волыни (Украина), до оккупации Советами Западной Украины находившийся вблизи польской границы, последняя железнодорожная станция на советской территории, дверь из СССР в Европу: «Поезд уходил на Шепетовку», — говорится об отъезде на Запад родителей Ю. Олеши, с которыми ему уже не суждено было встретиться [Олеша, Книга прощания, 83]. В начале 30-х гг. Шепетовка была важным и процветающим пересадочным пунктом [см.: Бережков, Как я стал…, 227–229; Вакс, Секрет «последнего города»].

В густо мифологизированном мире ДС/ЗТ высказывание Остапа о Шепетовке напоминает о географии «Страшной мести» или «Слова о полку Игореве», где «корчма на границе» и пространство за пограничной чертой также ассоциируется с хаосом, неизвестностью и нечистой силой.

По мере усиления сталинизма в СССР устрожались барьеры, отделявшие рядовых советских граждан от Запада, и представления о последнем все более обволакивались мистикой. Отождествление заграничного с загробным, скрадывание различий между тем и другим — фигура, встречающаяся в разных формах. Помимо данного места ЗТ, см. в «Самоубийце» Н. Эрдмана (1928–1930): «—Мы сейчас провожаем Семена Семеновича… в мир, откуда не возвращаются. — За границу, наверно? — Нет, подальше…» [д. 3]. Эмиграция и смерть поставлены в один ряд в «Конце хазы» В. Каверина (1925): «… [Революция] столько тысяч людей отправил[а] гулять по чужедальним морям и столько тысяч по таким отдаленным странам, откуда никто никогда не найдет обратной дороги…» [гл. 4, 137]. Еще раньше это сравнение сделал Тютчев: «Возвращающиеся из-за границы столь же редки и столь же нереальны, как выходцы с того света, и, право, трудно упрекать тех, что не возвращаются, настолько хотелось бы быть в их числе» [из письма 1858 г.; цит. по кн.: Вейдле, Задача России, 194]. Прототипом для Тютчева и многих других послужила, видимо, метафора из «Гамлета»: Боязнь страны, откуда ни один / Не возвращался… [III.1; пер. Б. Пастернака].

32//10

— Это карета прошлого, — сказал он брезгливо, — в ней далеко не уедешь. — Неточная цитата из «На дне» М. Горького, где Сатин говорит: «В карете прошлого никуда не уедешь» [д. 4]. «Вместо «никуда» часто цитируется «далеко»» [Ашукин, Ашукина, Крылатые слова, 74]. Извозчик назван «каретой прошлого» в очерке Ильфа и Петрова «Меблировка города» [Ог 30.07.30].

32//11

Пришлось сесть в трамвай. Вагон был переполнен. Это был один из тех зараженных ссорою вагонов, которые часто циркулируют по столице… [до конца абзаца]. — В эпоху ЗТ трамвай часто состоял из одного вагона, так что слова «трамвай» и «вагон» были синонимами. Ср. в «Докторе Живаго»: «Юрий Андреевич… сел в вагон трамвая, шедший вверх по Никитской… Он попал в неисправный вагон, на который все время сыпались несчастья… Вагон пришел в движение» и т. д. [XV. 12]. Трамвай мог, однако, иметь и второй вагон, и тогда первый назывался моторным, а второй — прицепным, или прицепом.