На Вакселя сыпались упреки, распоряжения одно несуразней другого: поворачивать назад в Якутск, послать отряд для разведки судоходного пути к берегам Охотского моря… Сам Чириков считал, что надо до последнего дня использовать открытую воду, чтобы — хоть на тунгусских каяках! — сплавляться в Охотск. Но Ваксель вместо того тратил драгоценное время и занимался делом вовсе глупым — через каждые две версты ставил по берегу Юдомы верстовые избы, словно бы из множества дел его более всего заботили удобства вестовых Шпанберга.

Чирикову тогда казалось, что это конец. Что придется возвращаться, так и не выполнив миссии, ради которой вся эта огромная масса людей оказалась здесь. Он крепко повздорил с Вакселем, наговорил черт знает чего. Огромный швед не спорил, — молчал, тяжело глядя льдистыми глазами.

Снег, как и предсказывал Чириков, лег рано и крепко. И вот поползли по Юдоме, точно огромные заснеженные улитки, запряженные в сани люди. Только тогда до Чирикова дошел запоздало смысл постройки этих «теплушек», где охмелевшие от мороза и тяжкой работы люди получали чарку и краюху хлеба, чтобы одолеть следующий перегон.

Тридцать три тысячи пудов груза переправил Ваксель в Юдомский крест в ту зиму. Какой ценой — говорить не приходилось, достаточно было взглянуть на ряды крестов за околицей Юдомского острога. Но страшно было бы даже представить, как можно было бы решить иначе…

Чириков приехал на Юдому уже следом. Однако не довелось и трех дней отдохнуть: от Беринга пришел приказ немедля ехать вместе с Вакселем в Охотск, где «нашему делу зело препоны чинят».

Зимой пробираться по нехоженой тайге — наверняка пропасть. Единственным средством передвижения оставались реки. Ехали в санях по льду небольшой речки Урак. Ваксель был по обыкновению молчалив и выглядел донельзя измотанным, так что все разговоры сходили на нет. На недолгих привалах в густых зимних сумерках ложились сразу и спали мертвым сном, не боясь ни волков, ни медведей.

Охотск встретил гостей вьюгой. Когда в 1735 году Шпанберг впервые посетил эти места, здесь, судя по его донесениям, не было никаких построек, за исключением юрт ламутов — местных тунгусов, прикочевывавших к устью реки Охоты на лов рыбы и водорослей. Сейчас на заснеженном берегу виднелась россыпь изб, казармы, амбары, — стараниями людей Шпанберга и Охотской канцелярии местность обживалась. На пристани виднелись заиндевевшие мачты будущих кораблей экспедиции.

Шпанберг встретил Вакселя и Чирикова неласково, углядев в приказе Беринга какую-то для себя неприятность. Хотя, конечно, гостеприимством не пренебрег — отвел гостям свежую просторную избу, дал денщиков вычистить одежду и утварь, а вечером наведался в гости.

— Так что же, Мартын Петрович, за оказия у тебя случилась? — дождавшись наконец окончания ни к чему не обязывающих бесед, спросил Чириков.

Шпанберг угрюмо глянул на капитана из-под белесых бровей. Был он худ и высок почти так же, как Ваксель, однако отличался какой-то неприятной, нервной повадкой, в любой момент готовой перейти в ярость. Друзей за все время экспедиции не заводил, и явно в них не нуждался, предпочитая обществу людей своих собак, которых любил, специально натаскивал и везде с ними появлялся. Псы у него были злые, однако, как и сам Шпанберг, «к делу зело пригодные».

— Значит, послал-таки донос, Nisse[5], — прошипел на это Шпанберг, сощурив глаза. — Местными подлыми людишками Шкворнем зовется не зря, ай, не зря!

— О ком это ты, Мартын Петрович? — спросил Ваксель.

— О нынешнем начальнике Охотского порта, Скорнякове-Писареве, — ответил Чириков. Поскольку последний год Ваксель был занят на переброске грузов, Чириков куда лучше был осведомлен об интригах, закруживших вокруг экспедиции. Нет, не ради прихоти послал их сюда Беринг среди зимы. Достаточно было одного взгляда на белое от ярости лицо Шпанберга, чтобы понять, что без вмешательства людей беспристрастных тут не обойтись

Шкворень был человек непростой, Чириков слыхал о нем еще в бытность свою в Петербурге. Когда-то звался он директором Морской академии, генерал-прокурором Григорием Григорьевичем Скорняковым-Писаревым, знавал лично государя Петра и был им послан в учебу. Однако после смерти государя фортуна, как это бывает, отвернулась от него: за участие в заговоре против «светлейшего» Меньшикова был он бит кнутом, лишен чинов и наград и сослан в Сибирь. После же смерти оного как «человек полезный» был восстановлен в должности и назначен Начальником Охотского порта.

Казалось бы, такой человек должен быть рад тому, что именно Охотск выбран форпостом дела столь величественного и гигантского. Было к чему приложить силы — стремительно растущий порт нуждался буквально во всем, а более всего — в грамотном руководстве. А там, глядишь, и былые грехи простятся новыми заслугами…

— Каналья! Сукин сын! — бушевал тем временем Шпанберг. — Указ Сената ему не указ! Месяцами ржавого гвоздя выдавать не соизволит! Знали б вы, каких трудов мне стоило, чтобы корабли-то те, что в порту стоят, выстроить! И ведь в том году еще со стапелей спустили! Вышел бы в Японскую экспедицию еще в июле, Христом Богом клянусь! Но от вас груза нет, от Шкворня — снега зимой не выпросишь! Вот и пришлось обратно днища сушить! А людей кормить — чем? Голодаем, видит Бог, писал капитан-командору, — голодаем! А тут еще сволочь эта красномордая доносы на меня в самый Петербург пишет, будто б я имущество казенное разворовал и шкурами торгую! Да я его… А сам, прости Господи, днями целыми гульбу устраивает с девками да вином, а пьяным делом блажит несусветно! Меня клялся в карцер засадить, да корабли мои пожечь!

— Остынь, Мартын Петрович, — урезонивал его Чириков. — О делах в Охотске капитан-командор уже в Петербург отписал. Найдут на него управу!

— Уж мне ли не знать, сколь скользок сей угорь! — не унимался Шпанберг. — Не впервой в здешних-то местах хаживаю! Уж отстраняли каналью! Уж отсылали! А вон вернулся и пуще прежнего шалит! Нечем заняться! Доносить на меня вздумал! Убью Hurensohn![6]

Шпанберг расходился все круче, из углов рта полетела слюна.

— На этот раз дело верное, — тихо сказал Чириков. — С вестовым капитан-командор велел передать, что указом императрицы нашей отстранили его уже. Однако ж приказ в Сенате застрял, замену ищут.

Шпанберг резко замолчал, потом расплылся в неприятной улыбке.

— Значит, вот как…

— Вот так, — с нажимом произнес Чириков. — А потому, Мартын Петрович, надо нам наше дело делать.

— На поклон не пойду, — с вызовом бросил Шпанберг. — Хоть сам Беринг пущай приказывает. Не согну шеи перед поганой вшой!

Чириков вздохнул.

— Что ж, придется нам, Ксаверий Лаврентьевич.

* * *

— Кто посмел ко мне на глаза эту погань впустить! — послышалось со входа.