с «социальным», без чего она «остается чем-то безнадежно безжизненным», дал импульс едва ли не самому продуктивному направлению исследований средневековой государственности — изучению служителей короны в русле «социологии власти»[22]. В основе этих трудов лежала просопография (методика была взята у антиковедов), изучение биографий, социального и персонального состава ведомств и служб короны Франции. Она позволила «оживить» государство-«монстр» и наполнить его стратегиями, чаяниями и культурными ориентирами приходящих на службу людей.

Эти исследования осуществлялись в напряженной атмосфере поисков обновления социальной истории, выразившегося во Франции в знаменитых семинарах в Сен-Клу. Под влиянием марксизма и структурализма появляется «социально-структурная история», ставящая целью изучение и описание социальных групп на основе массовых документов (нотариальных, фискальных актов и т. д.). Споры в Сен-Клу между группой Э. Лабрусса (сторонника «классов») и группой Р. Мунье (сторонника «сословий») о способе определения и описания социальной стратификации общества[23] способствовали пристальному вниманию историков к социальной самоидентификации индивидов прошлого, что придало новое значение и правовым нормам, и культурным практикам. Социальные категории предстали субъективными конструктами, причем не только историков, но и самих социальных «агентов», однако эти конструкты не меньше приближают нас к пониманию конкретно-исторических социальных групп, чем объективные, «надежные» критерии стратификации.

Преодолев неприятие политической истории вторым поколением «Анналов» во главе с Ф. Броделем, «третьи Анналы» разглядели в ней явление «большой длительности» благодаря изменению эпистемы — вместо политической истории история власти, в том числе и в традиционной форме государственных институтов[24]. Объектами изучения сделались также коллективные представления, верования и идеи, знаки власти (корона, скипетр, длань правосудия и т. д.) и политические ритуалы как форма пропаганды, репрезентации власти и диалога с обществом. Для этой «новой политической истории» Ж. Ле Гофф предложил термин «политическая антропология», а сама политическая история стала историей «du politique», т. е. политического фактора в широком смысле слова.

Подлинный прорыв в политической истории во французской историографии последней трети XX в. осуществил Б. Гене и его школа. Далекий от «Анналов», он начинал свой путь с традиционного на тот момент исследования «людей власти» в бальяже Санлиса и был активным участником семинаров в Сен-Клу. В результате Б. Гене предложил цельную концепцию изучения истории государства в Западной Европе эпохи позднего Средневековья[25]. В этой новаторской концепции соединялись различные аспекты потестологии: язык власти (политический смысл слов «Франция», «родина», «общее благо» и т. п.) и ментальный контекст (идеи, чувства, представления) в тесном взаимодействии с политической реальностью, образы власти и королевские мифы, методы пропаганды и политические церемонии, инструменты властвования (способы коммуникации, административное деление, налоги и финансы), а также структура и эволюция политического общества. Автор выделил три столетия, между «феодальной» и «абсолютной» монархиями — с середины XIII до середины XVI в., как период существования особого типа государства. Б. Гене и его ученики исследовали не столько государственные институты, сколько политические сообщества и ментальную атмосферу, повлиявшую и на политические идеи, представления и мифы, историческую память, и на административные практики служителей власти[26]. Такой ракурс придал новую ценность разным по характеру произведениям политической мысли, в которых оказались важны не столько оригинальность идей, сколько, напротив, наличие топосов, общих мест, расхожих идей и кочующих сюжетов, следование «общему руслу» политических представлений эпохи. Особым знаком этой «команды» стала смелость языка; вслед за Б. Гене его ученики и последователи использовали «анахронизмы»: «информация», «пропаганда», «чиновники», «экономическая политика», актуализируя тем самым позднесредневековое государство. Такая «модернизация» раскрывала средневековые истоки многих современных идей, ритуалов и практик.

Во многом благодаря такому ракурсу в конце XX в. оформилось новое направление, избравшее объектом исследования État moderne как предтечу и «матрицу» современного государства. Удалось создать международную исследовательскую группу ученых — сторонников этой концепции под руководством Ж.-Ф. Жене и запустить программу по изучению государства в широком временном отрезке — от XIII до XVII вв. — и на общеевропейском материале, организовавшую несколько коллоквиумов и завершившуюся семитомным изданием, в котором отдельный том был посвящен властным элитам и их роли в становлении государства[27].

Однако следует признать, что в области потестологии французская историческая наука отторгает многие появившиеся в мировой медиевистике направления. Идея о противостоянии власти и общества остается особенностью национальной исторической школы. К тому же излюбленная просопография не смогла дать выход на феномен власти. Несмотря на возрождение интереса к политической истории, ею во Франции занимаются не более 10% ученых, а их подходы, при всех декларациях «новой исторической школы», остаются во многом враждебными некоторым новейшим тенденциям, в частности изучению ритуалов, корпораций, политического символизма и т. д.[28] Кроме того, идеи проекта État moderne не принимаются большинством специалистов по Новому времени, не желающих заглядывать глубже конца XV в. и настаивающих на принципиальной «новизне» государства Старого порядка.

На этом фоне становление российской школы политической истории выглядит более органичным, поступательным и мобильным. В отечественной медиевистике традиционно анализ политической сферы ставился в контекст экономической и социальной структуры общества, что придавало объемность и глубину изучаемым процессам[29]. На смену первоначальной недооценке политического фактора в истории, начиная с 60-х годов XX в. приходит понимание значения государства в качестве активного «модератора» развития общества. В противовес господствовавшей на тот момент в трудах западных медиевистов негативной оценке роли государства (преувеличение его эксплуататорской, прессовой функции, противостояния власти и общества) в трудах российских ученых был сделан акцент на охранительных функциях государства как «собирательно организованной жалости» (по выражению философа В.С. Соловьева[30]). В трудах российских франковедов история французской монархии обрела глубокое социальное наполнение, в том числе через призму изучения формирования социальной группы служителей короны, с их особым статусом и специфическими идеями, в сложном взаимодействии власти и общества[31].

Особое значение для выработки концепции данного исследования имеют труды Н.А. Хачатурян. Она впервые в отечественной историографии исследовала институциональную историю французской сословной монархии, причем в полном объеме (суд, финансы, армия и сословно-представительные учреждения) и в социальном контексте, создав в России школу изучения средневековой государственности[32]. В работах Н.А. Хачатурян показаны трансформация природы политической власти от частной к публично-правовой, роль права и юристов в этом процессе, сложное переплетение двух принципов властвования — авторитарного и коллективного, наконец, феномен корпоративизма как сущностной характеристики средневековой социальной структуры[33].

Произошедшие в конце XX в. перемены в отечественной исторической науке, связанные с отказом от «предписанной» методологии и с поиском новых, ранее почти запретных тем и ракурсов исследований, в области политической истории открыли широкие горизонты. Многочисленные «вызовы», на которые историческая наука сумела найти ответ к началу нового тысячелетия привели к позитивному разнообразию методологических подходов, к отказу от доминирующей парадигмы,