– Помни, что я тебе сказала, – перед сном шепчетмне она. И сует в рот большой палец.

Мы засыпаем одновременно (мы всегда засыпаем одновременно,соединив шрамы на затылках) – и просыпаемся в завтра. В котором действительнонет солнца.

Только дождь.

Дождь не прекращается весь остаток лета. Из-за него невызревают виноград и персики, гниют табачные листья и морщится кожа на руках.Из-за него Дом наполнен отяжелевшими насекомыми, а в саду плодятся змеи. Мыходим в вечно влажных свитерах, но мне и в голову не приходит возненавидетьАнук: она наконец-то открыла мне тайну коробки с лирохвостами. Там, на самомдне, перекатываются чаинки, их совсем немного, но для тайны и нужно немного,так говорит Анук. Она ставит передо мной миску с горячей водой, жестомфокусника вынимает из жестянки небольшой обломок чайного листа и, что-то шепнувему, бросает в воду.

– Смотри, что будет, – торжественно объявляетАнук.

Все последующее заставляет мое шестилетнее сердце битьсябыстрее: чайный лист разбухает в воде и превращается в… старика на лошади. Яявственно вижу узкую бороду старика и такие же узкие глаза, и полы халата,которые скрывают поводья; в лошадиный хвост вплетены ленты и колокольчики, яготов поклясться, что слышу, как они позвякивают. Тихо и нежно.

Весь остаток лета посвящен чудесным картинкам из чая. Звери,названий которых мы не знаем; цветы, которые можно увидеть только во сне;фигурки людей, которых даже во сне не увидишь. В особо удачные дни, когда дождьльет сильнее, а затянутое тучами небо почти касается верхушки старой айвы, внашей с Анук миске возникают целые сюжеты. Смысл их неясен и иногда простопугающ. Настолько пугающ, что мне хочется самым предательским образом бежать отних подальше, бежать, что есть сил, уткнуться в колени деда и затихнуть,замереть, заснуть. Но такие сюжеты особенно нравятся Анук. Она может сидеть надними часами. Губы ее при этом шевелятся, а глаза всегда полуприкрыты, Анук какбудто пытается что-то запомнить. Что-то такое, что недоступно ее пониманиюсейчас, но обязательно станет понятным потом.

Потом, когда кончится дождь.

Но дождь все идет; он идет так долго, что я начинаюраспознавать страшные чайные откровения за несколько секунд до того, как онивсплывают в толще воды.

Запах. Все дело в запахе.

Безобидные диковинные звери, роскошные цветы, пагоды имногомачтовые галеоны не пахнут ничем. Другое дело связанные бечевой и залитыевоском запястья рук, обломок стрелы в горле или груда вспоротых животов – то лирыбьих то ли человеческих. Вот они-то и шибают в нос. Запахи всегда разные, инекоторые из них я даже могу определить: ваниль, мускат, акация, смородина,перебродившее вино, цветки граната… Эти запахи я знал всегда, этими запахамипронизан Дом, сад и виноградник, но в сочетании с чайными картинками ониприобретают совершенно новый смысл. Я делюсь своим открытием с Анук, но в ответполучаю лишь снисходительную улыбку.

Анук догадалась обо всем с самого начала.

Но о том, что заключено в самом последнем чайном листе, ещене догадываемся ни я, ни она. Анук вытягивает его из жестянки в самый последнийдень августа, и именно теперь, по прошествии стольких лет; именно теперь, когдая оказался втянут в эту странную, леденящую душу историю, – именно теперья осознаю, что выбор Анук был не случайным. Что рукой ее водило Провидение, апрошлое и будущее свиты в кольцо, которое покоится на безымянном пальценастоящего. И что все было предопределено уже тогда, когда Анук возвратила изчердачного небытия жестянку с чаем. А может, и раньше, когда появилась на светнаша мать… или отец, мы так ничего и не узнали о нем. А может, и раньше, когдау ванили, акации и цветков граната еще не было имен…

Имя же, которое прорастает из последнего чайного листа, тоженичего не говорит нам: мы и читать-то толком не умеем, а буквы, покачивающиесяв воде, и вовсе нам не знакомы. Впрочем, ни в одном имени не бывает такогоколичества букв, даже «Анук и Гай», сложенные вместе, выглядят куцевато.

«ARSMORIENDI»

Они и сейчас стоят передо мной, эти буквы, так похожиецветом на глаза Анук. Я не запоминал их специально, нет; я не смог бы ихзапомнить, если бы и хотел, – они просто вошли в меня и растворились вомне, скрылись во мраке. В тех тайниках души, в которые решаешься заглянуть лишьизредка и, подергав запертую дверь, облегченно вздыхаешь. Но запах, идущий отэтой двери, до сих пор преследует меня. Я искал его всю жизнь – слишком ужнеобычным он был, слишком неотвязным. Я искал его всю жизнь – но так и неприблизился к нему. Один-единственный раз я заговорил о нем с Анук, и ответоммне было молчание. Но молчание не сбило меня с толку. Меня, сиамскогобратца, – теперь я точно знал, что и она – ищет. Она начала искать этотзапах раньше меня, вернее, она никогда и не прекращала его искать. В ее обычнойманере – ничего не делая для этого.

Анук никогда ничего не делала.

Она ничего и не сделала и тогда, когда «ARSMORIENDI» впервыеявилось нам; она лишь раздула ноздри, только и всего. Но я чувствовал, что Анукочарована: по-другому, чем я, но очарована. И я уже знал, что последует заэтим, – Анук захочет владеть «Arsmoriendi» и запахом, идущим от него,безраздельно.

Так и произошло.

– Уходи, – сказала мне Анук. – Уходи. Этомое.

В другое время я бы не ушел ни за что, в другое время я бывцепился ей в волосы и подмял под себя – в другое время, но только не сейчас.Для борьбы за обладание пророчеством мне не хватило бесстрашия.

А Анук – она всегда отличалась бесстрашием, моя девочка.

Как бы то ни было, я ушел. Я позорно бежал с чердака, волочаза собой шлейф запаха, который ищу до сих пор. Я так и не смог определить егокомпоненты. Был ли он цветочным? Нет. Был ли он фруктовым? Вряд ли. То есть ите, и другие ноты в нем, безусловно, присутствовали – не более. Но доминантойвыступало нечто иное. Теперь, по прошествии стольких лет, я бы назвал этоголосом неведомой мне плоти. Она неведома мне и до сих пор. И все попытки найтиее оказались тщетными.

Но тогда, в самый последний день августа, я не задумывалсянад этим. Чувство опасности и скрытой угрозы поглотило меня и напрочь лишилосил. Сидя на ступеньках деревянной лестницы и уткнувшись лбом в перила, я вдругпонял: наш общий с Анук мир исчез, распался, растворился в миске с горячейводой без остатка, оказался разрушенным до основания. И отныне нам никогда непридется засыпать одновременно, соединив шрамы на затылках. И отныне намникогда не придется видеть одинаковые сны. И отныне мы никогда не будем вместе.Рядом – но не вместе.

Так впоследствии и произошло. В тот вечер я заснул, недождавшись Анук. Впервые. Она все еще оставалась на чердаке, а подняться за неймне снова не хватило бесстрашия. Коробка с лирохвостами исчезла – во всякомслучае, я ее больше не видел, а Анук никогда не напоминала мне о ней.