помогал бежать по льду, но все равно они продвигались. Еще более стремительными были казаки, которые, озверев от серьезных потерь после схватки на встречных с английскими драгунами, стремились, во что бы то ни стало, отомстить за своих погибших и раненных товарищей.

Когда началась свалка, англичане к этому не были готовы. Они рассчитывали на то, что расстреляют русских, что большая часть этих варваров просто провалятся под лед, так что солдаты Мура были ошеломлены напором противника, его самоубийственному, животному стремлению бежать дальше, убивая всех на своем пути.

А еще, несмотря на существенные потери, русских было больше. Мало того, англичане лишились и без того скудной кавалерии, но при этом не успели перестроиться в каре и казаки со всем своим праведным гневом обрушились на красномундирников.

Вот один солдат Мура побежал, второй, эти трусы увлекли за собой десяток. Но бегство не спасало. Многие казаки, потеряв пику, рубили саблями по обе стороны от себя. Убивать бегущего врага — самая излюбленная забава для иррегулярной кавалерии.

Все сражение превратилось в собачью свалку. Казаков на всех не хватало, чтобы окончательно сокрушить англичан, тем более, что по центру сражения было сложно управлять конем. Там смешались и свои, и чужие. Ослабленные бегом и долгими переходами русские солдаты на последних морально-волевых качествах и на жажде жизни убивали англичан. Это была бескомпромиссная битва.

Даже, если бы кто-то и захотел сдаться, то не понятно, как это сделать. Были те, кто поднимал руки, но этого жеста не видели. Русский солдат, с налепленными на ресницы снегом, видел только цель — красный мундир, который нужно пробить штыком.

— Приказ на отступление! — приказал Джон Мур и развернул своего коня прочь.

Он еще не понимал, что бежать ему некуда, если только по льду, а после вплавь в Англию, но и там поступок бригадного генерала не оценят. В выгодной позиции потерпеть поражение! Этого не простят ни свои, ни шведы.

* * *

Петербург

27 февраля 1799 года

— Алексей Андреевич, я взываю к вашему благоразумию! — эмоционально говорил я.

— А я к вашему, Михаил Михайлович, — так же с надрывом отвечал мне Аракчеев.

Более часа мы спорим. Два человека, которые должны быть далеко от столицы, спорят в центре Петербурга о том, что именно нужно сделать в сложившейся обстановке.

Я понял, что нельзя мне одному тянуть бремя решения проблемы. Вернее, не так, когда я все-таки принял решение, кому именно править Российской империей, посчитал, что нужно заручиться хотя бы чьей-то поддержкой. Нерешительность Державина я уже оценил, когда томился в Петропавловской крепости. Васильев… пусть занимается финансами, которые любят тишину, но скоро ее лишатся. Куракины… Так они разъехались по своим усадьбам, вроде бы как обиделись. Тесть? Не та фигура. Кутайсов? Так я его вовсе желаю слить, тем более, что он малохольный. Растопчин? Его государь собирался вернуть на службу, но пока тот, как по мне, лишь по недоразумению не в рядах заговорщиков. Многие заняты либо войной, либо участвуют в заговоре. Иные не те фигуры, чтобы на них ставить.

Так что Аракчеев показался мне тем самым, с кем можно было разделить лавры избавителя Руси от Смуты. Я послал к нему в Грузино людей с запиской, что близится реализация заговора. Он примчался, но показываться на глаза императору без вызова было нельзя.

— Если сейчас всех арестовать, то мы не докажем ни чью вину. Тот же Пален сказал императору, что он в курсе заговора, что он работает над его упразднением. А, по сути, Пален один из главных, — сказал я и почесал правую щеку.

Англичанин, скотина этакая, словно крыса, загнанная в угол, бросился на меня. Ударить толком не смог, но расцарапал щеку. Вот, заживает и чешется.

— А что есть на них? — уже более спокойным тоном спросил Аракчеев.

— Догадки, — ответил я. — В том то и дело, Алексей Андреевич. Я все знаю, как минимум пятьдесят заговорщиков назвать смогу, но доказательства возможны лишь тогда, как они войдут во дворец. Ну и после, когда станут друг друга топить и обвинять.

— В чем моя роль? — деловито спросил подельник.

Я рассказал, пока что не вдаваясь в подробности. Всю основную работу на себя взял я. У меня есть на то больше возможностей. Аракчееву же следует обратиться в нужный момент к тем офицерам, которыми командовал еще в Гатчино. Нужно показать, что гвардия не вся бунтует. Мало того, если как бы вдруг, возникнет сила, готовая открыть огонь, то весь план заговорщиков уже будет сорван. Александр — это не Николай, который и то с декабристами повел себя милосердно, Саша — ранимая личность, он жаждет не принятия сложных решений, а всеобщей любви. Тут же придется принимать решения, а не просто потихонечку отправлять в отставку заговорщиков.

— Хорошо, но, когда все должно начаться? — спросил Аракчеев.

— Я был почти уверен, что уже случится, но, думаю, на днях. Я отслеживаю ситуацию, — сказал я.

На самом деле, я теперь знаю все о том, что делается в стане заговорщиков. Мной был завербован Панин.

Никиту Петровича было достаточно схватить, привезти ко мне в подвал и показать, в какое животное превратился английский куратор заговорщиков. Слабенький в России вице-канцлер, заплакал Панин, попросил милости. Опасно, конечно, такого слабохарактерного товарища иметь в агентах, но без того, чтобы знать о каждом шаге бунтовщиков, никуда. Операция требует точной информации или даже коррекции действий заговорщиков.

У них завтра два собрания: одно в казарме Семеновского полка, Аргамаков уже что-то там химичит с охраной и это соберутся гвардейские офицеры; а второе, у сучки Жеребцовой, там будет элита заговорщиков. Так что… Работаем!

Глава 2

Глава 2

Петербург

1 марта 1799 года 12.00–17.00 (Интерлюдия)

— Сегодня, ваше величество, все состоится сегодня, — чеканил слова Пален а его собеседник съежился от страха.

— Не называйте меня так! — чуть ли не простонал Александр.

— Не долго осталось, чтобы пришло время назвать всех своими именами, — невозмутимо сказал Пален. — Для меня — вы Величество.

Петербургскому генерал-губернатору и одному, если не самому, из приближенных к императору человеку, очень нравилось считать себя на вершине власти. Именно он сейчас вершитель судеб. Пален верил в то, что спасает Россию. Убийственная война со Швецией, остановка торговли с Англией и спешно готовящаяся еще один фронт Османская империя — все это или убьет Российскую империю, или покалечит