class="p1">— Вы? Тут? — всполошился государь, неловким движением сметая со стола для письма бумагу и разливая чернильницу.

В одной ночной рубашке со смешливый чепчиком, государь казался невинным и слабым.

— Тут Ваше Императорское Величество. Прошу простить меня за неурочный визит, будто тать ночной, но дело не терпит отлагательств. И еще, прошу выслушать меня, не кричать, — мне все же пришлось добавить в свой голос металла.

— Я требую удалиться! — все же закричал государь, но лакей не открыл дверь в его спальню, никто не слышал криков императора.

Я ранее проверял звукоизоляцию, а кое-где и усиливал ее. Так что могу убить Павла, уйти прочь и выехать со дворца так же, как сюда и приехал. Может так и поступить?

Глава 3

Глава 3

Петербург. Зимний дворец

1 марта 18.20

— Ваше величество, этот разговор нужен не мне, по большому счету, даже не столько вам. Он нужен династии Романовых, он нужен Отечеству, — сказал я, вновь совершая несколько глубоких вздохов.

Говорить с монархом тяжело. Я тоже внушаемый человек, сильно меньше, чем многие мои современники, но достаточно, чтобы ощущать нечто сродни трепета перед монаршей особой. Даже если эта особа вот такая: низенькая, курносая, нервозная, в ночной рубашке и со смешным чепчиком. Поэтому говорить с императором, требовать от него что-либо — это переступать через какие-то психологические препоны, установки, закладки. Так что было нелегко.

— Громкие слова, как же я устал от них! По вашему, что, больше никто не заботился о чести императорской фамилии? Или вокруг одни враги, которые хотят зла России? — выкрикивал Павел.

Внутри немного отлегло. Он разговаривает и в состояние гнева не вошел, значит, может и выйдет хоть что-то сказать венценосной особе.

— Нет, Ваше Величество, я знаю таких людей, которые искренне ваши, для которых Отечество и император — это неразрывные понятия. Они не льстят, не лгут, не обманывают, они ваши, пусть и небезгрешны, ибо всего лишь люди. Но таких не много, ваше величество, — сказал я, окидывая глазами спальню, прикидывая, где можно было императору спрятаться.

Спереди ждет представление, так что декорации нужно изучить.

— Может быть вы об Аракчееве? Мне раньше, действительно, казалось, что он истинный мой слуга. Или вы себя причисляете к тем, кто, конечно же, мне верен? — с ухмылкой спросил государь.

— Да, ваше величество, я вам верен — спокойно лгал я.

— Ложь! — закричал Павел. — Кругом ложь! Вам нужно место канцлера, я это уже понял. И вы идете к этому, как тот бык, упираясь рогами. Не можете вы уже без места теплого.

Да, я лгал. Для меня Россия — это не Павел. Он — средство, инструмент, но Отечество — это нечто большее, как тот айсберг, когда на поверхности система управления, экономика, культура и люди. Но большая часть, того, что не видно, что нельзя объяснить, ибо это уже на уровне чувств и метафизики — это не люди, это не система, это… Любовь. Да! Кто-нибудь может конкретно сказать, что такое любовь? Нет, как нельзя сказать, что такое Родина, для человека, который ее любит. Он может быть разных политических взглядов, даже веры, хотя последнее очень важно в современном мне мире, но будет готов умереть за Отечество, убить за него.

Вот что я ощущал — я готов был убить Павла, если бы понял, что с ним России не по пути. Но, что же за выверт мироздания, когда наследник и второй сын кажутся еще большим злом⁉ Хочется выбрать добро, а приходится измерять уровень зла… Жаль, но в жизни не бывает святости, именно поэтому в святость верят и почитают, это недостижимо, это идеально.

Но я выбрал… Это Павел Петрович. Вот только, многое, очень многое, зависит именно от этого разговора. Свое мнение я могу изменить.

— Нет, ваше величество, осмелюсь возразить вам, у меня много теплых мест. Мне не нужно быть канцлером. Я послужить России могу и на ином поприще. Первый пароход — русский, он мой; первый паровоз — в Луганске, он так же русский, и вновь — мой. А еще оптический телеграф, револьверы, бездымный порох, унитарный патрон, — перечислял я свои успехи на поприще изобретательства.

— Унитарный патрон? Порох… Какой? Вы сказали бездымный? — я добился цели и несколько отвлек императора от негативных эмоций. — Нет и все же, вы обязаны ответить мне, обер-гофмаршал. Хотели стать канцлером?

Жаль, но я был почти уверен, что разговор временно повернет в сторону обсуждения военных новинок. Такой поворот мог несколько расположить императора к конструктивному диалогу. Но Павел вернул тему.

— Да, я хотел бы стать канцлером. Это больше возможностей, чтобы быть полезным вам, ваше величество, и Отечеству. Считаю, что плох, ваше величество, тот солдат, что не носит в своем ранце маршальский жезл, — отвечал я. — Большой чин дает больше возможностей для того, чтобы что-то менять. Но каждый чин, любая должность, если все делать по чести, может изменить мир к лучшему.

— Я знаком с вашим творчеством, господин Сперанский, и не настроен к образности и иносказанию. Надо же? Солдат с маршальским жезлом… Это может родиться только в вашей голове галломана У вас есть еще что-то? — видя, что я не реагирую, Павел указал на дверь. — Прошу на выход.!

Я не дернулся. Тогда Павел подошел к двери и попробовал ее открыть, не вышло, он подошел к окну и посмотрел на набережную, там пока ничего интересного не было. Между тем, оконные рамы не открывались. Пусть пробует, но я предусмотрел и такой вариант, что император рискнет выпрыгнуть со второго этажа.

— Как это понимать? — медленно, вновь заводясь, спросил государь.

— Нам нужно поговорить. У нас для этого несколько часов, а дальше будет поздно, — решительно сказал я.

— И вы не боитесь того, что уже сегодня будет подписан указ о вашей высылке? — удивленно спросил Павел, а после с криком добавил. — Немедленно выпустите меня! Сибирь… Нет, палач. Вы станете единственным, кого я казню за свое правление!

— Вот, ваше величество, и ответ на тот вопрос, что вы задали. Я нынче рискую или всем, или многим, но я ДЕЛАЮ, а не говорю. Канцлер? Я не настаиваю. Мне нужно, чтобы вы жили и Россия в своем развитии не откатилась. Мы начинаем проигрывать Европе, прежде всего Англии и Бельгии, — словно