Но Григорий Кононов, бывший солдат Империи, списанный поранению, бывший городничий, ушедший с поста по собственной воле, бывшиймиллионщик, разбогатевший на «Звезде полуночи», но просадивший почти всесостояние за полгода, был мне достаточно близок. Одно время он немного помогалнам – когда отец уже погиб, а мама еще боролась за жизнь. Я не то, чтобы еголюбил, уж слишком часто дядя говорил колкости, но относился с большойсимпатией, и это было взаимно.

– И что у тебя стряслось? – Григорий молча налил мнеконьяка, причем более дорогого, чем заслуживали мои жалкие кредитки. – Какоегоре топим?

Я молча выпил, краем глаза наблюдая за трактиром. Народупока собралось немного. Кто-то играл в лапту и городки в спортивном зале,кто-то резвился в бассейне – все это можно было наблюдать сквозь две стеклянныестены трактира, выходящие внутрь клуба. Две другие стены были бревенчатыми, какпринято в трактирах.

– Предложили жемчужину первой величины, а у тебя воды ненашлось? – предположил дядя Гриша. Я растерянно посмотрел на него. – Что, ивпрямь?

Сидевшие рядом стали с любопытством поглядывать на меня. Ихожидания оправдались. Уже через десять минут я, подтверждая прогноз Огарина,рассказал всю историю.

Кононов присвистнул и налил мне полный бокал. Еще болеедорогого и качественного коньяка.

– За счет заведения. Все равно ты напьешься, так позвольсделать твое похмелье менее тяжелым. Ничего, Леша, бывает.

Я кивнул. Меня уже сочувственно хлопали по плечам, говорилио том, что всяко бывает, и удача все равно придет. Начали вспоминать истории отом, как отказавшись от мелкого жемчуга старатель вскоре купил большой, какабори приходили к одному и тому же человеку день за днем, принося все болеекрупные жемчуга… Пошел нормальный, успокоительный треп, когда вместе сискренней симпатией (все мы тут свои, и все, в общем-то, люди добрые)угадывается и доля насмешливого облегчения. Не я! Не я сделал эту глупость, –читалось в лицах.

Пил я много, но совершенно не пьянел, видно с горя. А можетс дорогих коньяков, от которых лишь теплело внутри, но соображение не терялось.Только когда встал с высокого крутящегося стула, и ноги стали разъезжаться, японял, как набрался.

– Эх, отяжелел, Лешка, – подхватывая меня, сказал Ромка Цой,мой ровесник, парень худощавый, но жилистый, под стать корейским предкам. –Пропойца…

Сказал он не со зла. И никто бы не обратил внимания наслово, если бы не мой недавний рассказ…

– Лешка-пропойца, – вздохнул кто-то. Имелось в виду уже неопьянение, а постыдная история с обменной флягой.

И выходя вместе с Ромкой из бара я понял, что кличкаприклеится насмерть. Вместе со «скульптором», «дезертиром», «проводником» ипрочими насмешливыми эпитетами, за каждым из которых стоял тот или иной позор.

Капитан Огарин вновь оказался прав. Во всем.

– Ромка, почему я… почему я такой? – заплетающимся языкомспросил я.

– Сейчас, свежим воздухом подышишь, пройдет, – миролюбивоответил Ромка.

Мне стало смешно.

– Да не… кореец, ты дурак… я не о том…

Ромка только пыхтел, выволакивая меня из клуба. Городскаямалышня, резвившаяся в бассейне, хохотала. Шедший навстречу отец Виталий, нашновый священник, недавно принявший сан, неодобрительно нахмурился. Но вежливопромолчал, достал сигаретку с марихуаной, и сделал вид, что весь ушел в поискизажигалки.

Я вдруг подумал, как часто в последнее время люди при встречесо мной отводят глаза.

– Во, сейчас протрезвеешь, – сказал Ромка, сгружая меня наскамейку у входа. Хорошо хоть никого на улице, кто в клубе, кто по домам сидит.Большинство в клубе, конечно… – Ничего, Лешка, не грусти…

– Да не грущу я!

Ромка вздохнул, уселся рядом. Добродушно сказал:

– Это правильно. Грустить нечего. Со всяким бывает. Можеттебе жениться?

– Что? – я не уловил связи.

– Знаешь, умная жена… – он замолчал, сообразив, что ляпнуллишнее. Но было поздно.

– Общее мнение? – спросил я. Ромка удивленно глянул на меня– до него дошло, что я трезвее, чем выгляжу.

– Да. Общее. Ты уж не обижайся, но тебе и впрямь пораостепениться.

Сам он был женат четыре года, у него росли двое малышей,причем старший уже гордо таскал на поясе обменную флягу. И в городке Ромкууважали.

– Ты пойми, Леша, – Ромка посмотрел на меня с некоторымсмущением. – Все мы тебя любим. Ведь в чем наша, православная, сила? В любви, вединении! Не только быть хорошим человеком, а еще и хорошим членом общины. И затебя душой все болеют, поверь. Когда ты очередную глупость делаешь, может ктодля виду и посмеется, но по правде-то, душа за тебя болит! Когда человек один,он – тьфу… – Ромка плюнул под ноги, растер плевок, – ничего не стоит! И себе втягость, и общине. Может тебе и впрямь, нужен кто-то рядом, а без того –сплошные неудачи?

– И кого мне община сватает? – спросил я.

Ромка смутился. Но выбраться из разговора было уже не так-топросто.

– Ольгу Нонову.

Я не сразу нашелся, что ответить:

– Ольгу Петровну? Ромка… в первом классе все мы быливлюблены в училку! Но ведь ей уже за сорок! Далеко за сорок!

Слава богу, он не сказал про «сорок пять» и «бабу – ягодкуопять». Молчал, отведя глаза. Я переваривал услышанное. Значит, в городе менясчитают настолько неисправимым лоботрясом, что кроме пожилой учительницы,чопорной и самовлюбленной, по возрасту годящейся мне в матери, никто неспособен обо мне позаботиться.

О том, что я способен о ком-то позаботиться, речи не шловообще.

– Улечу я, Ромка, – сказал я. – Куда угодно. В приграничье,на рудные планеты. Не могу я больше так. Бродить, ждать, пока абори предложиттебе кусочек фекалий…

– Жемчужины – не фекалии! – оскорбился Роман. Он былстарателем неутомимым и довольно везучим.

– Да хоть почечные камни, – злорадно повторил я словаОгарина. – Это же безумие! Жить, надеясь, что выпадет удача, и тебе подарятникому не нужный кусочек чужой плоти! Что вспоминать будешь, когда времяумирать придет? Как с флягой по джунглям бродил?

Ромку проняло. Мы были добрыми приятелями, но сейчас яперешел грань. Он встал, склонился надо мной.

– Умирать не тороплюсь! И на омоложение заработаю! Да хотьсейчас помирать – найду, что вспомнить – сорок три жемчужины свои, жену,пацанов! А ты, Лешка, что вспомнишь? Детские свои скульптурки? Кстати, из чеготы их лепил, обличитель? Вот они-то… как раз… Если бы на Терре настоящиехудожники знали… в руки бы их не взяли!