Затем клубы смертников перестали быть чем-то экзотическим ипревратились чуть ли не в обязательный атрибут больших европейских городов.Правда, из-за преследований со стороны закона эти сообщества были вынужденыперейти на строжайшую конспирацию. По имеющимся у нас сведениям, «клубысамоубийц» существовали (а возможно, существуют и поныне) в Лондоне, Вене,Брюсселе, тех же Париже и Берлине, и даже в захолустном Бухаресте, где игра сфортуной «на вылет» считается модной забавой среди молодых богатых офицеров.

Самая шумная слава выпала на долю Лондонского клуба, в концеконцов разоблаченного и разгромленного полицией, но перед этим успевшегопоспособствовать отправке в мир иной двух десятков своих членов. Выйти на следсмертепоклонников удалось лишь благодаря измене, проникшей в их сплоченныеряды. Один из соискателей имел неосторожность влюбиться, вследствие чегопроникся жгучей симпатией к жизни и лютым отвращением к смерти. Этот отступниксогласился дать показания. Выяснилось, что в строго засекреченный клубпринимали только тех, кто сумеет доказать серьезность своего решения.Очередность определялась жребием: играли в карты, и выигравший получал правоумереть первым. Все бросались его поздравлять, устраивали в честь «счастливца»банкет. Сама смерть во избежание нежелательных слухов обставлялась какнесчастный случай, в организации которого участвовали другие члены братства:роняли с крыши кирпич, сбивали избранника каретой и прочее.

Нечто похожее приключилось и в австро-венгерском Сараеве,только с более мрачным исходом. Там существовала организация самоубийц,именовавшая себя «Клубом знающих» и насчитывавшая не менее 50 членов. Повечерам они собирались, чтобы тянуть жребий — брали из колоды по карте, пока невыпадет череп. Вытянувший роковую карту должен был умереть в течение 24 часов.Один молодой венгр заявил товарищам, что выходит из игры, потому что полюбил ихочет жениться. Его согласились отпустить с условием, что он напоследок еще разпримет участие в жеребьевке. На первом круге молодому человеку досталсячервовый туз, символ любви, а на втором — череп. Будучи человеком слова, онзастрелился. Безутешная невеста донесла на «знающих» в полицию, в результатечего эта печальная история сделалась достоянием общественности.

Судя по тому, что происходит в последние недели в Москве,наши смертепоклонники мнения общественности не боятся и не слишком озабоченыоглаской — во всяком случае, они не принимают никаких мер для сокрытия плодовсвоей деятельности.

Обещаю читателям «Курьера», что расследование будетпродолжено. Если в Первопрестольной в самом деле появилась тайная лигабезумцев, играющих со смертью, общество должно об этом знать.

Лавр Жемайло

«Московский курьер» 22 августа (4 сентября) 1900 г.

1-ая страница с продолжением на 4-ой.

Она прибыла в Город Грез тихим сиреневым вечером

Всё было продумано заранее, до мелочей.

Сойдя с иркутского поезда на перрон Рязанского вокзала, Машаполминутки постояла, зажмурившись и вдыхая запах Москвы — цветочный, мазутный,бубличный. После открыла глаза и громко, на весь перрон, продекламировалачетверостишье, сочиненное третьего дня, при пересечении границы между Азией иЕвропой.

Обломком кораблекрушенья

В пучины вспененную пасть

Без слов, без слез, без сожаленья

Упасть, взлететь и вновь упасть!

На звонкоголосую барышню с толстой косой через плечозаоглядывались — кто с любопытством, кто неодобрительно, один купчишка дажепокрутил пальцем у виска. В общем, первую в Машиной жизни публичную акцию,пускай совсем крохотную, можно было счесть удавшейся. Погодите, то ли ещебудет.

Поступок был символичным, с него начинался отсчет новойэпохи, рискованной и раскованной.

Уезжала-то тихо, безо всякой публичности. Оставила папенькес маменькой на столе в гостиной длинное-предлинное письмо. Постараласьобъяснить и про новый век, и про невозможность иркутского прозябания, и пропоэзию. Все листки слезами закапала, да только разве они поймут! Случись такоееще месяц назад, до дня рождения, побежали бы в полицию — возвращать беглуюдочку насильно. А теперь извините — Марья Ивановна Миронова достигласовершеннолетия и может устраивать жизнь по собственному разумению. Инаследством своим, доставшимся от тетки, тоже вольна распоряжаться, какзаблагорассудится. Капитал невеликий, всего пятьсот рублей, но на полгодахватит, даже при знаменитой московской дороговизне, а загадывать на большийсрок пошло и бескрыло.

Назвала извозчику отель «Элизиум», о котором слышала еще вИркутске и уже тогда пленилась текучим, как серебристая ртуть, названием.

Пока ехала в коляске, всё оглядывалась на большие каменныедома, на вывески и отчаянно боялась. Огромный город, целый мильон жителей, и ниодному из них, ни одному, нет дела до Маши Мироновой.

Погоди, пригрозила она Городу, ты меня еще узнаешь. Язаставлю тебя восхищаться и негодовать, а твоей любви мне не нужно. И даже еслиты раздавишь меня своими каменными челюстями, всё равно. Обратной дороги нет.

Хотела себя ободрить, а сама только еще пуще оробела.

И совсем уж сникла, когда вошла в сияющий электричествомбронзово-хрустальный вестибюль «Элизиума». Позорно записалась в регистрационнойкниге «Марьей Мироновой, обер-офицерской дочерью», хотя задумано было назватьсякаким-нибудь особенным именем: «Аннабеллой Грэй» или просто «Коломбиной».

Ничего, Коломбиной она станет с завтрашнего дня, когдапревратится из серого провинциального мотылька в яркокрылую бабочку. Зато нумербыл снят самый дорогой, с видом на реку и Кремль. И пускай ночь в этой раззолоченнойбонбоньерке обойдется в целых пятнадцать рублей! То, что здесь произойдет, онабудет вспоминать до конца своих дней. А завтра можно найти жилье попроще.Непременно в мансарде или даже на чердаке, чтобы никто не шаркал над головойвойлочными туфлями, и пусть сверху только крыша, по которой скользят грациозныекошки, а выше лишь черное небо и равнодушные звезды.

Насмотревшись в окно на Кремль и распаковав чемоданы, Машасела за стол, раскрыла тетрадочку в сафьяновом переплете. Немного подумала, покусываякарандаш. Стала писать.