И сразу же возникла идея, по своей эффектности превосходящаяпервоначальную — просто предстать на пороге. Предстать-то предстанешь, а ну какне застанешь дома? Да и провинциальной бесцеремонностью отдает. Опять же зачемехать, если падение (которое одновременно и головокружительный взлет)произойдет здесь, на этой катафалкообразной кровати с резными столбиками итяжелым балдахином? А телефонировать — это современно, элегантно, столично.

Петин отец — врач, у него дома обязательно должен бытьаппарат.

Коломбина взяла со столика изящную брошюру «Московскиетелефонные абоненты» и — надо же — сразу раскрыла ее на букве «Л». Вот,пожалуйста: «Теренций Савельевич Лилейко, д-р медицины — 3128». Разве это неперст судьбы?

Она немножко постояла перед лакированным ящиком с блестящимиметаллическими кружками и колпачками, сконцентрировала волю. Отчаяннымдвижением покрутила рычажок, и когда медный голос пропищал в трубку:«Центральная», быстро произнесла четыре цифры.

Пока ждала, вдруг сообразила, что заготовленная фраза длятелефонного разговора не годится. «Какой сибирский снег? — спросит Петя. —Кто это говорит? И с какой стати я должен с вами, сударыня, что-то делать?»

Для куражу раскрыла купленный на вокзале костяной японскийпортсигар и закурила первую в жизни папиросу (пахитоска, которую Маша Мироноваодин раз зажгла в пятом классе, не в счет — тогда она еще понятия не имела, чтотабачный дым полагается вдыхать). Оперлась локтем о столик, повернулась кзеркалу чуть боком, прищурила глаза. Что ж — недурна, интересна и даже,пожалуй, загадочна.

— Квартира доктора Лилейко, — послышался в трубкеженский голос. — Кого вам угодно?

Курильщица немножко растерялась — почему-то была уверена,что подойдет непременно Петя, однако тут же выругала себя. Какая глупая!Разумеется, он живет не один. Там и родители, и прислуга, и еще, возможно,какие-нибудь братья и сестры. Получалось, что, в сущности, она знает о немсовсем немного: что он студент, пишет стихи, замечательно говорит о красотетрагической смерти. И еще что целуется он гораздо лучше, чем Костя Левониди,бывший будущий жених, решительно отставленный за скучную положительность иприземленность.

— Это знакомая Петра Теренциевича, — пролепеталаКоломбина самым тривиальным манером. — Некто Миронова.

Через минуту в трубке зазвучал знакомый баритон собворожительной московской растяжкой:

— Хелло? Это госпожа Миронова? Помощница профессораЗимина?

К этому моменту обитательница шикарного нумера уже взяласебя в руки. Пустив в раструб аппарата струйку сизого дыма, прошептала:

— Это я, Коломбина.

— Кто-кто? — удивился Петя. — Так вы негоспожа Миронова с кафедры римского права?

Пришлось пояснить непонятливому:

— Помнишь беседку над Ангарой? Помнишь, как ты называлменя «Коломбиной»? — И сразу после этого отлично встала дорожнаязаготовка. — Это я. Как сибирский снег на голову. Приехала к тебе. Делайсо мной, что хочешь. Знаешь отель «Элизиум»? — После звучного слова онасделала паузу. — Приезжай. Жду.

Проняло! Петя часто задышал и стал говорить гулко —вероятно, прикрыл трубку ладонью.

— Машенька, то есть Коломбина, я ужасно рад, что выприехали… — Они и в самом деле были в Иркутске на «вы», но сейчас этообращение показалось искательнице приключений неуместным, дажеоскорбительным. — Действительно, как снег… Нет, то есть это простозамечательно! Только прибыть к вам сейчас я никак не смогу. У меня завтрапереэкзаменовка. Да и поздно, маменька пристанет с расспросами…

И дальше залепетал что-то уж совсем жалкое о проваленномэкзамене и честном слове, данном отцу.

Отражение в зеркале захлопало светлыми ресницами, уголки губпоползли книзу. Кто бы мог подумать, что коварный соблазнитель Арлекин передлюбовной эскападой должен отпрашиваться у маменьки. Да и зря потраченныхпятнадцати рублей было ужасно жалко.

— Зачем вы в Москву? — прошептал Петя. —Неужто специально для того, чтобы свидеться со мной?

Она рассмеялась — получилось очень хорошо, с хрипотцой. Надополагать, из-за папиросы. Чтобы не слишком заносился, сказала загадочно:

— Встреча с тобой — не более чем прелюдия к инойВстрече. Ты меня понимаешь?

И продекламировала из Петиного же стихотворения:

Жизнь прожить, как звенящую строчку.

Не колеблясь, поставить в ней точку.

Тогда, в беседке, прежняя, еще глупенькая Маша со счастливойулыбкой прошептала (теперь стыдно вспомнить): «Это, верно, и есть счастье».Московский гость снисходительно улыбнулся: «Счастье, Машенька, это совсемдругое. Счастье — не мимолетное мгновение, а вечность. Не запятая, а точка». Ипрочел стихотворение про строчку и точку. Маша вспыхнула, рывком высвободиласьиз его объятий и встала на самый край обрыва, под которым вздыхала темная вода.«Хочешь, поставлю точку прямо сейчас? — воскликнула она. — Думаешь,испугаюсь?»

— Вы… Ты это серьезно? — прозвучало в трубкесовсем уж тихо. — Не думай, я не забыл…

— Еще бы не серьезно, — усмехнулась она,заинтригованная особенной интонацией, прозвучавшей в Петином голосе.

— Одно к одному… — зашептал Петянепонятное. — Как раз и вакансия… Рок. Судьба… Эх, была не была… Вот что…Давайте, то есть давай встретимся завтра, в четверть девятого… Да, именно вчетверть… Ну где бы?

Сердце Коломбины забилось быстро-быстро — она попыталасьугадать, какое место назначит он для свидания. Парк? Мост? Бульвар? А заоднопопробовала сосчитать, по средствам ли будет оставить за собой нумер в«Элизиуме» еще на одну ночь. Это выйдет тридцать рублей, целый месяц жизни!Безумие!

Но Петя сказал:

— Подле Ягодного рынка на Болоте.

— На каком еще болоте? — поразилась Коломбина.

— На Болотной площади, это близко от «Элизиума». Аоттуда я повезу тебя в одно совершенно особенное место, где ты повстречаешьсовершенно особенных людей.

Он произнес это так таинственно, так торжественно, чтоКоломбина не испытала и тени разочарования — наоборот, явственно ощутила тотсамый волшебный «трепет без конца» и поняла: приключения начинаются. Пусть несовсем так, как ей представлялось, но все же в Город Грез она приехала не зря.

До поздней ночи сидела в кресле у распахнутого окна, кутаясьв плэд, и смотрела, как по Москве-реке плывут темные баржи с покачивающимисяфонариками.

Было ужасно любопытно, что это за «особенные люди» такие.