— Ум-м! — с блаженным видом поднял взгляд к потолку Тимофей.

Он окунул кусок лепешки в вино и отправил ее в рот, а следом хлебнул горячего варева, в котором плавали тонкие нити мяса. Козлятина, не иначе, только эта неубиваемая живность еще находит себе пищу, лазая по скалам и обгрызая жесткие ветки. Мы вот с отцом измучились своих коней пасти, трава горит уже в начале весны. Рапану тоже ел с сосредоточенным видом, да только мыслями он был очень далеко отсюда. Я сунул в рот краюху, смоченную разбавленным вином, кинул вслед пару маслин, взял двумя руками горшок и жадно заглотил ароматную густую жижу. Вкусно-то как! Соли не пожалел корчмарь, трав и чеснока. И даже щепоть муки бросил. В наших краях соли хватает, ее морем с северных гор везут, что за Данубием3 раскинулись.

Я выхлебал горшочек в несколько глотков, а потом тщательно протер его изнутри куском лепешки, которую отправил в рот вслед за всей остальной снедью. Хорошо! Вся моя жизнь делилась на две половины: когда я был сыт, и когда я был голоден. Сыт как сейчас я бывал не каждый день. Даже меня, близкого родственника царя, коснулись все эти несчастья. Зерна и впрямь становилось все меньше. Кое-где поля и вовсе стояли пустыми, забывая возвращать людям даже то, что те бросали в землю. А уж мясо я точно ел не каждую неделю, только если удавалось подстрелить оленя или кабана на копье взять. Но у нас еще было терпимо. А вот на востоке и юге, корчмарь не врал, дела совсем скверные. Если бы не помощь из Египта, в городах Лукки и Тархунтассы4 одни волки жили бы. Его величество фараон помог детям своим, прислав корабли с зерном. Я сегодня это в порту слышал. Я страсть до чего любопытный, потому и хожу, развесив уши. В нашей глуши скука и тишина, а новостей так мало, что когда теленок родится, это целый месяц обсуждают.

— У нас в Аттике тоже урожаи плохие, — сказал вдруг Тимофей с глухой тоской в голосе. Он уже поел и отставил в сторону до блеска вылизанный горшок. — Меня потому-то из дому и погнали. Самим жрать нечего. Не прокормиться всем с одного надела. Когда отец состарится, наша земля достанется брату. А я лишний вот получился. А потом младшие братья тоже в море пойдут. У нас многие так из дому уходят.

— Знаем мы, как вы, ахейцы, из дому уходите, — неожиданно зло сказал Рапану. — Вон Гибалу недавно сожгли. А то город царя Угарита был. У меня там родня жила. Кого побили смертно, а кого в рабство увели. А страну Амурру5 и вовсе разорили дотла. Даже царей ее поубивали!

— Я не ахеец, — с достоинством Тимофей. — Я из афинских пеласгов. Когда ахейцы с севера поперли, мы свою землю в бою отстояли. Она от века наша. И царей Гераклидов вместе с их дорийцами мы тоже бьем, когда они приходят.

— Да! Непонятные дела начались, — загрустил Рапану. — Торговля совсем плохая. Шерсть и ткани еще везут к нам, а вот олова почти не стало. Слышь, Эней, а как тут у вас с оловом?

— Мало его и дорого очень, — ответил я и вздрогнул, словно пронзенный ударом молнии. Я как будто со стороны слушал это разговор. Я ведь не Эней, я Андрей. А, точнее, Андрей Сергеевич! Доцент кафедры Древней истории и… Да плевать сейчас на это. Хорошо-то как! Одышки нет совсем, и сердце не болит! Я ведь уже и забыл, когда такое было. Кстати, а почему оно не болит? Оно же только что сильно болело, когда я… А почему это я вдруг Эней? Я Эней??? Да как я мог в это вляпаться?

А разговор тек своим чередом, и велся он на незнакомом языке, который, тем не менее, был мне родным. Тут, в Троисе, на лувийском диалекте говорят с большой примесью слов из языка соседей хаттов. Беседа шла в основном про воду, которой в Угарите и в приморских городах Сирии стало совсем мало, про урожаи и про нападения диких племен, которые повылезали из всех щелей.

— Дани пятьсот сиклей6 золота великому царю хеттов Суппилулиуме посылаем, — загибал пальцы Рапану, — шерсть крашеную и ткани. А еще подарки дай! Самому царю кубки золотые! Таваннанне, старшей царице, тоже кубки! Остальным царицам серьги и браслеты, и вельмож его тоже обойти нельзя! А когда Гибалу сожгли, нам никто войском не помог. Просто пришли на десяти кораблях люди из ниоткуда и ограбили всё.

— Ну, Угарит город крепкий, отобьетесь, — успокоил я его, с удивлением слушая, как звучит мой собственный голос. Я же мальчишка еще. Лет шестнадцать, не больше.

— Наши боги разгневались сильно, — поежился Рапану. — Пару лет назад земля ходуном ходила так, что стены кое-где пали, а башни рассыпались на кирпичи. Людей задавило много. Моя семья со знатью вместе в море вышла. Мы всегда на кораблях пережидаем, когда землю трясет. В море и не чувствуешь ничего. Бог Йамму бережет нас.

— Но корабли не у всех есть, — насмешливо глянул на него Тимофей.

— Да, не у всех, — вызывающе посмотрел на него Рапану. — Сам Баал-Хадад решает, кому иметь корабль, а кому нет. И кому жить и умереть, тоже решает он. Наши жертвы были велики, и потому он милостив к нам. Мой отец первенца по обычаю в жертву отдал. С тех пор как на алтаре задушили брата моего, он ни одного корабля не потерял в бурях. И от пиратов ахейских отбивались сколько раз. Великий бог даровал ему удачу в делах.

— А стены не восстановили еще? — спросил я его.

— Нет, — поморщился Рапану. — Стоят с такими прорехами, что хоть на колеснице проезжай. Зерна в казне столько нет. Нечем за работу платить. Наш царь Аммурапи все собирается, но никак. Урожаи совсем плохие стали.

— А ты куда потом двинешь? — спросил я у Тимофея.

— С дядькой Гелоном я, — махнул тот рукой куда-то в сторону, где суетилась компания данайских наемников. — Он подрядился до Хаттусы караван сопроводить, а потом на север пойдем. У него товар есть, хочет по весне Янтарный путь проторить. Туда повезем бронзу, стекло из Тира и золотые украшения, а оттуда — олово, солнечный