Хорошо, что он стал носить бородку. По крайней мере, за ней не виден его несуразный подбородок.

У меня было много часов в самолете, чтобы я тысячи раз прокрутила в голове этот наш разговор. Но, кажется, я сделала это намного больше раз, потому что была уверена, что смогу найти ответ сразу, без заминки, даже если Адам спросит о длине моего месячного цикла. В конце концов, я собираюсь дать ему то, что он хочет, а он до мозга костей делец, если верить рассказам Иры, и не станет «покупать» вслепую.

Поэтому я приготовила не только слова.

Но все равно между нами висит минутная пауза, в тишине которой я слышу, как тлеет кончик его сигареты. Похоже, времени у меня как раз на одну выкуренную сигарету, чтобы убедить Адама принять мое предложение, а я очень бессмысленно трачу бесценные минуты.

— У меня благоприятные дни цикла. — Достаю из сумочки два теста на овуляцию. Один я сделала еще в аэропорту, другой взяла на всякий случай. — Это тесты на овуляцию. Один уже готов, но, если ты хочешь, я могу сделать второй при тебе.

Он снова затягивается, делает глоток, и я почему-то фокусируюсь на его пальцах: они такие длинные, что Адам запросто держит в ладони и увесистый стакан, и сигарету.

— Я понял про овуляцию, Полина. Тест не нужен. Дальше.

Это словно разговаривать со счетной машинкой: я говорю, а он просто выщелкивает в ответ сухие кости слов.

— Ира не сможет родить, ты знаешь. Два выкидыша и ей почти тридцать. После последнего выкидыша прошло девять месяцев, она даже ни разу не забеременела.

— Ты приехала ко мне в Лондон, чтобы говорить очевидные вещи?

— Я приехала сделать предложение, которое устроит нас обоих.

— Тогда веди себя, как взрослая, а не как девочка, которой просто захотелось наябедничать.

Он, наконец, поворачивает голову, и хоть расстояние между нами в несколько метров, мне кажется, что он запросто может протянуть руку через всю комнату, взять меня за шиворот, словно котенка, чтобы вышвырнуть через порог. Но, конечно, так не будет.

Я иду ва-банк и, если бы Адам Романов не хотел садиться со мной за один игорный стол, он бы давно от меня избавился. Разве нет?

Меня коробит от того, что он называет меня «девочка», хотя у нас действительно приличная разница в возрасте: мне двадцать шесть, ему — тридцать пять. И все же, всякий раз, когда я слышу, как он треплет меня этим словом, словно щеночка, хочется напомнить, что это его жизнь переступила через третий десяток, а у меня еще почти цветущая молодость.

— Я хочу твою фамилию, Адам, — выкладываю карты на стол. — Хочу твои деньги и твое положение. Твои возможности. Просто хочу красивую жизнь, домик, как у Барби, и свой личный «Мазерати». Ты хочешь ребенка, наследника, и я готова его родить. Моя медицинская карта в порядке, я не курю и не злоупотребляю спиртным.

Адам — сирота. Его новорожденным младенцем нашли на помойке, почти синего. Никто никогда так и не узнал, кем были его родители, и почему мать даже не потрудилась отнести ребенка в Дом малютки, а отдала на съедение крысам. Он не был милым ребенком, скорее — клоуном без улыбки, поэтому усыновляли всех, кроме него. Вся его семья — это он сам. Так рассказывала Ира, когда однажды, после второго выкидыша, призналась, что Адам хочет ребенка и гарантии того, что она сможет выносить здорового малыша.

Когда дело будет сделано, она проклянет себя за ту болтливость, хоть вряд ли сестра могла знать, что собственной рукой кладет мне в ладонь пистолет, из которого я в упор расстреляю ее счастье.

— Где гарантии того, что у тебя нет тех же проблем, что и у сестры? — сухо, по-деловому хватко, интересуется Адам.

— Я и есть гарантия.

Никогда в жизни мне не было так тяжело расстегивать пуговицы. Их всего пять, но каждая словно намертво липнет то к пальцам, то к петлям, и только страх испортить брендовую блузку не дает просто вырывать их с корнем. Но, в конечном счете, я разделываюсь с последней и сбрасываю блузку на пол. Туда же отправляется юбка. Прохладный воздух выталкивает из-под кожи колючие мурашки, но я не позволяю себе ни секунды слабости. В конце концов, я сейчас на витрине, и нужно придать себе товарный вид.

— Осталось двадцать минут, Адам.

— Что будет потом?

— У моего предложения закончится срок годности.

Это блеф. Адам нужен мне куда больше, чем я ему, потому что даже если он не получит своего от Иры, он может взять любую другую женщину, и многие из них за его миллионы будут совершенно искренне считать его красавцем. Но мне нужно блефовать, нужно идти до конца, потому что за спиной — обрыв, пропасть, из которой мне не выбраться. За спиной человек, которого я буду любить вечность — и намного больше, хоть он, точно так же, как я сейчас, продал себя богатой старой «мамочке».

Глеб разменял нас, словно мелочь.

И я собираюсь отплатить ему тем же. Но, по крайней мере, продамся в десять раз дороже.

Мне кажется, Адам нарочно тянет время. Стоит около бара, прижавшись к углу бедром, пьет и курит, курит и пьет, и в гробовой тишине слышен лишь шелест ливня, далекие гудки машин и надоедливое тиканье старинных напольных часов. Я замерзла: кожа покрывается мурашками, чулки трут по ним, словно наждачная бумага.

— Что ты будешь делать, если случится выкидыш? — спрашивает Адам. Тычет сигарету в пепельницу, тянется к галстуку, лениво наматывает его на ладонь.

— Выкидыша не будет.

— Я не хочу слушать твои предположения, Полина. Я задал четкий вопрос, хочу услышать четкий ответ.

Я не знаю, что ему ответить. Я никогда не «залетала», потому что предохранялась. Потому что не была готова к детям. Думала, что когда-нибудь у меня будет красивая свадьба с Глебом, потом мы поедем в романтическое путешествие, и я вернусь оттуда «немножко беременной». Тяжело четко сформулировать что-то другое, если дети всегда стояли особняком от всего, что я вкладывала в понятие счастья.

— Мы попробуем еще раз, — говорю спокойно и четко.

Адам потирает переносицу: ответ более чем исчерпывающий. Несколько слов, которые ложатся на мое предложение огромным гранитным крестом. И к холоду добавляется толика страха и паники. Что, если он выставит меня за двери прямо сейчас? Мне некуда идти, я не могу вернуться в ту жизнь, где на мне не будет тяжелой цепи и поводка, которые удержат меня от Глеба. Я не хочу оглядываться сейчас, пока между нами еще есть тяжелый каменный мост, на другой стороне которого мужчина моей мечты.

— Я скажу тебе, что будет, — говорит Адам, сбрасывая пиджак и не трудясь даже снять рубашку. Подходит ко мне, берет за бедра и подталкивает к тумбе. Я закрываю глаза, чтобы не видеть его лица, но Адам приказывает: — Смотри на меня, Полина. Ты достаточно взрослая девочка, чтобы продать себя, значит так же достаточно взрослая и для реальности.