– Мы положим его в шляпную коробку, зароем во дворе.

Минут через двадцать явились два милиционера. Долгосоставляли протокол, потом о чем-то беседовали с Шевцовым в гостиной, зазакрытой дверью.

– Вы что, не арестуете его? – спросил Андрюша, когда онивышли.

– Истребление крыс уголовным преступлением не является.Наоборот, это дело полезное в санитарном и общественном отношении. Оружиетоварищу комиссару разрешено, согласно должности. И мандат имеется. А чтокасаемо учиненного беспорядка, так товарищ комиссар готов штраф уплатить, какположено.

– Это лабораторные крысы, – сказала Таня.

– Тут, гражданка, полезная жилплощадь, а не лаборатория, –ответил милиционер.

– Он не только по крысам стрелял, но и в меня тоже хотел, –сказал Михаил Владимирович.

– Коли хотел, так и пристрелил бы, – резонно заметилмилиционер.

– Конечно, пристрелил бы. Но у него патроны в барабанекончились.

– Кончились, не кончились, а вы, гражданин, вполне живы,никаких ранений у вас не наблюдается.

– Но позвольте! Он психически болен, он опасен, –возмутилась Таня.

– А вот кто тут опасен, это надо разобраться, гражданкаДанилова, – произнес мелодичный низкий голос.

Товарищ Евгения стояла в коридоре и смотрела на Танюблестящими глазами.

Милиционеры ушли. Товарищ Евгения скрылась в гостиной. Таня,Михаил Владимирович и Андрюша молча выметали осколки и крысиные тушки,приводили в порядок лабораторию. Няня в кухне стряпала скудный завтрак.Несколько ведер с мусором вынесли во двор, на свалку. Григория Третьегопохоронили внутри оградки, там, где прежде была клумба и росли анютины глазки.Дождь кончился. Клочья облаков мчались по небу. Таня стояла над холмиком,влажный холодный ветер трепал ей волосы.

– Ничего не осталось? – тихо спросила она отца, когдавернулись в квартиру, сели за стол.

Михаил Владимирович молча помотал головой.

– Папа, так невозможно! – вдруг крикнул Андрюша. – Должнабыть какая-то управа на этих скотов! Так не бывает, папа!

– Не кричи, – Михаил Владимирович погладил его по голове. –Бывает по-всякому, Андрюша, и ты уже достаточно взрослый, чтобы это понимать.

– Но мы не можем, как кролики, терпеть!

– Успокойся, ешь, остынет. – Таня подвинула ему тарелку сячменной кашей.

Няня заваривала желудевый кофе, просыпала из кулька на пол.

– Ой, я бестолковая, да что ж это, руки мои старые, дырявые!

Она заплакала. Все утро мужественно держалась, а из-запаршивого кофейного заменителя – слезы. Михаил Владимирович принялся ее утешатьи вдруг застыл, замолчал на полуслове. В руках у него был мятый лист толстойцветной бумаги. Кулек из-под кофе оказался репродукцией, выдранной из какого-тодорогого альбома. Профессор шагнул к окну, ближе к свету, несколько минутразглядывал репродукцию странной незнакомой картины. Казалось, он забыл обовсем на свете. Губы его едва заметно шевелились, глаза сияли.

– Папа, ты что? – спросила Таня слегка испуганно.

– Альфред Плут, – пробормотал Михаил Владимирович, –Германия, шестнадцатый век. Микроскоп был изобретен только через сто лет. Какон мог увидеть?

* * *

Германия, поезд Гамбург – Мюнхен, 2007

Поезд нырнул в туннель. Свет в вагоне вспыхнул не сразу.Именно этого мгновенного мрака Соне хватило, чтобы понять наконец, кого такмучительно напоминает ей мужчина напротив.

Незнакомец резко выделялся на фоне пассажиров первогокласса. Ему было на вид лет пятьдесят. Он жевал жвачку. В его наушникахпульсировал тяжелый рок. Он выглядел как бездомный бродяга, нелепо молодящийсястарый хиппи. Ископаемое, живущее в консервной банке среди отбросов. Впрочем,пахло от него вполне сносно, дорогим одеколоном. Длинные, жидкие, с заметнойпроседью волосы были чистыми, ногти ухоженными, на запястье вовсе не дешевыечасы.

«Рок-музыкант или художник-авангардист. Это у него стильтакой», – подумала Соня и отвернулась.

Рядом с ней два аккуратных клерка оживленно болтали окакой-то новой диете, о страховках и автомобильных двигателях. Они сели вГамбурге, достали свои ноутбуки, включили, но так и не взглянули на экраны.Соню слегка раздражала их болтовня, громкий смех. У нее на коленях лежалраскрытый каталог старой мюнхенской Пинакотеки. Она пыталась сосредоточиться набиографии немецкого художника Альфреда Плута. Он жил в шестнадцатом веке,оставил не более дюжины полотен. Самая известная его работа – «Misteriumtremendum». Именно ради этой картины, ради «тайны, повергающей в трепет», Соняехала в Мюнхен.

Дед не хотел ее отпускать. Вот уж третью неделю она жила вего доме в маленьком тишайшем Зюльте. Каждое утро ее будила музыка из егокабинета, звон посуды, ворчание экономки Герды, шум моря, гул самолетов. Послезавтрака дед провожал ее на работу, целовал в лоб и быстро крестил, почему-толицо его при этом всегда делалось сердитым. Вечером он ждал ее, сидя вшезлонге, на границе пляжа, неподалеку от белого трехэтажного здания с плоскойкрышей, филиала немецкой фармацевтической фирмы «Генцлер». Пройдя полсотниметров по холодному чистому песку, Соня различала в сумерках яркую спортивнуюшапку с помпонами. Издали, особенно в профиль, дед был так похож на папу, что уСони всякий раз вздрагивало сердце, першило в горле.

Туннель кончился. В глаза брызнуло ледяное солнце. Соняотвернулась от окна и встретила хмурый взгляд незнакомца. У него были тяжелыевыпуклые скулы, квадратная челюсть, широкий тонкогубый рот. Плоский, скошенныйназад лоб плавно переходил в залысины. Лохматые брови цвета мешковинырасположены так низко, что казалось, отдельные толстые и длинные волоскицарапают глазные яблоки. Нога, обутая в изношенный ботинок сорок пятогоразмера, дергалась в такт музыке.

Соня опять уткнулась в каталог. Автопортрет Альфреда Плутазанимал целую страницу. Художник изобразил себя с беспощадной фотографическойточностью, тщательно прорисовал каждую черточку и даже волоски бровей, падающиена глаза.

«Альфред Плут родился в 1547 году в Гамбурге, в семьеаптекаря».

Соня в десятый раз начинала читать краткую биографиюхудожника и не могла осилить нескольких простых абзацев. Ее немецкий был вполном порядке. Она понимала каждое слово. Но слишком оживленно болтали клерки,слишком громко пульсировал тяжелый рок из наушников визави, который был похожна Альфреда Плута как брат-близнец.

«Портрет не фотография, – думала Соня, – тем болееавтопортрет. Люди видят себя и других совершенно по-разному. Даже фотографииврут. Свет, тень, ракурс, все так случайно, так недостоверно».