– Отходит. Отмучился, – сказал дежурный врач.

Священник спешно прочитал молитву.

Но тут явился доктор Потапенко. Он знал Данилова еще вМоскве, поскольку работал в лазарете Святого Пантелиимона вместе с МихаиломВладимировичем и Таней.

– Нет, Павел, не помрешь, не дам. Хочешь Таню вдовойоставить, а Мишеньку осиротить? Не выйдет! Не дам!

От первой до последней минуты трехчасовой операции докторгрязно ругался. Две сестры монахини и старуха фельдшерица, помогавшие ему,морщились, вздыхали. Доктор был мрачен, зол, но кристально трезв. Руки его недрожали, движения были четкими и точными.

– Я ведь тебе, мерзавцу, даже обе ноги сохранил. Резать нестали только потому, что думали, ты уже помер. А то бы точно оттяпали. Притаком обморожении гангрена считается неизбежной. Но я восстановилкровообращение по методу Свешникова, твоего великого тестя, и ноги спас.Ничего, Пашка, прибудем в Константинополь, очухаемся, соберемся с силами иотобьем Россию. Ладно, спи.

Потапенко закончил перевязку, с хрустом потянулся, стукнулсяголовой о низкий потолок каюты и отправился на верхнюю палубу сказать последнее«прости» крымскому берегу.

Наталья Владимировна стояла в углу каюты на коленях, держалав руках маленький образ Казанской Божьей Матери, молилась и плакала. Ее мужграф Руттер Иван Евгеньевич, член Государственного совета, умер от сердечногоприступа меньше месяца назад. Ее старший брат Михаил Владимирович Свешников, еелюбимые племянники Таня и Андрюша остались в большевистской Москве, и судьба ихбыла неизвестна.

Наталья Владимировна не хотела никуда уезжать. Собственнаяжизнь казалась ей конченной и ненужной. Похоронив мужа, она несколько суток невставала с постели, желая лишь одного – уйти так же легко и быстро, как он. Ноу нее был Ося, приемный сын, пятнадцатилетний мальчик. Он заставил ее поднятьсяи жить дальше. Он возился с ней, как с младенцем, неизвестно где доставалпродукты, кормил с ложки, заваривал травяной чай, выводил на прогулки. Онпостоянно повторял, что Михаил Владимирович, Таня, Андрюша, маленький Мишаживы, здоровы, выдумывал фантастические истории, как явится с фронта полковникДанилов и они вместе вывезут всю семью из Москвы.

Осины истории всегда заканчивались счастливо. Это были главыиз приключенческого романа, с погонями, переодеваниями, хитрейшими интригами.

– Данилов отрастит бороду, замотает голову чалмой. Он станетиндийским факиром, я гимнастом, мы дойдем до Москвы пешком, как артистыбродячего цирка. Население отнесется к нам с живым сочувствием и любопытством,чекисты не тронут, потому что мы – братья по классу, индийские пролетарии,угнетаемые британским колониальным империализмом. Денег, полученных запредставление, хватит, чтобы купить поддельные документы. Все вместе мыдоберемся до Петрограда, а там уж недалеко Финляндия. Пограничникам простозаплатим.

Ося устраивал целые представления, ходил на руках, крутилсяколесом, делал двойное сальто. Когда он в лицах стал изображать Ленина иТроцкого, которые непременно пригласят юного индийского гимнаста в Кремль,чтобы научиться у него тайным приемам коллективного гипноза, НатальяВладимировна впервые рассмеялась.

– Конечно, у меня будет возможность прикончить их, но тызнаешь, я противник убийства. Я их навсегда загипнотизирую, они станут веселымии безобидными, как маленькие ручные макаки, и вся мировая общественность долгобудет недоумевать, каким образом стайка дрессированных животных сумелазахватить власть и три года корчить из себя правительство России.

Номер «Крымских ведомостей», в которых был напечатан списокпогибших солдат и офицеров, принес сосед, старый одинокий профессор. НатальяВладимировна тихо вскрикнула, увидев имя полковника Данилова. Но Ося тут жесказал:

– Ерунда! Ошибка! Даже думать не смей об этом!

А на следующий день явился доктор Потапенко и сообщил, чтоДанилов жив, лежит в госпитале.

Берег исчез. Вокруг было открытое спокойное море. Далековпереди, на востоке, на фоне закатного солнца и тонких нежно-лиловых облаковвидны были силуэты еще двух кораблей. Ося бродил по нижней палубе. Там сидели илежали люди. Кто-то пил, закусывал воблой, черными, как уголь, сухарями,гнилыми яблоками. Кто-то спал, храпел и бормотал во сне. Чубатый парень вбушлате бренчал на балалайке, скалил стальные зубы, уныло выкрикивал матерныечастушки. Рядом рыжеволосая женщина в шинели, накинутой на бархатное бальноеплатье, кормила грудью младенца. Невозможно было отличить военных и казаков отштатских, лавочников от биндюжников. Молодые выглядели стариками, старики,исхудавшие до прозрачности, походили на маленьких беловолосых детей. Мужчины вженских шалях, женщины, стриженные после тифа, в солдатских сапогах, вгимнастерках и штанах галифе.

Свежий морской бриз не мог заглушить запахи перегара, давнонемытых тел, вонь открытого корабельного гальюна. Там две старухи полоскали втазике врангелевские пятисотрублевки. Бумаги не было. Пассажиры подтиралисьденьгами, старушки доставали купюры, отмывали, сушили, складывали в большуюхозяйственную кошелку.

Ося ушел подальше, к носу, отыскал место у борта. Два другиекорабля исчезли. Вокруг только дымчато-голубая морская гладь. Огромноемалиновое солнце мягко коснулось горизонта и застыло, как будто хотелоперевести дыхание, взглянуть на уходящий день, на корабль, плывущий внеизвестность, к чужим берегам, на людей, которые навсегда покидали своюголодную, искалеченную, кровавую родину.

В последнее время Осе редко удавалось остаться водиночестве, он носился по городу, бегал на толкучку, выменивал вещи идрагоценности на еду, дрова, керосин. Он научился торговаться, жарить накасторовом масле оладьи из картофельных очисток, варить желудевый кофе, штопатьноски, лихо сочинять очерки для «Крымского вестника». Очерки печатали и дажеплатили деньги, те самые врангелевские купюры, которыми уже давно можно былоподтираться в сортире.

Когда-то роскошный дом графа Руттера почти развалился. Задва года войны его трижды грабили, выбили стекла, сняли двери с петель, напочинку не было средств. Осины приемные родители болели, слабели, впадали вотчаяние и стали беспомощны, как малые дети. Он кормил их и старалсяразвеселить. Он придумывал свои бесконечные истории, но не успевал записывать.Отца он все-таки потерял. Маму Наточку удалось сберечь и поставить на ноги.

И вот теперь все кончилось. Корабль плывет, вокруг море,небо. Здесь, на носу, почти не слышно зловония и унылого гула толпы на палубе.Осе казалось, что как только он остановится после бесконечной двухлетней гонки,сразу начнет сам собой складываться сюжет большого, настоящего, взрослогоромана. Но пока в голове его звучало лишь одно:

«Господи, прошу Тебя, пожалуйста, сделай так, чтобы все,кого я люблю, остались живы!»