Тошик планировал как-нибудь на старом кладбище, что над речкой, соорудить костер, вещицу туда уложить, метрах в десяти окоп сделать и наблюдать, как рванет.

А штучка была знатная. Полностью целый, не очень ржавый снарядик, калибром — сам померил хорошенько — четыре с половиной сантиметра. От «Сорокопятки», самой боевой противотанковой пушки! На хвосте, тоже целый, конус беловатый, похоже, из алюминия. Это — взрыватель, скорее всего. Или трассер, тоже классно. Штука, конечно, довольно тяжелая, но своя ноша — не тянет! Секрет хранился в тайнике, в сухом местечке под фундаментом времянки — так назывался дощатый домик, где Тошкина семья обитала, пока строился постоянный, большой кирпичный дом.

Когда образовался солдатский пост и даже пляж стал называться «солдатской купальней», Тошка решил — пора! Надо принести боеприпас на кладбище, и вперед. Вытащил потихоньку, чтоб никто не видел, особенно брат, сунул под пояс на животе, прижал покрепче, и рванул на речку. Это уже ближе к вечеру было, в конце июня. День выдался удачный, пасмурный, дождик небольшой прошел — стало быть, купальщиков да любителей позагорать не встретится, делу никто не помешает.

Тошке назавтра уезжать, в пионерский лагерь. Он только назывался пионерский, а там и октябрята, начиная со второго класса, отлично время проводили. И, главное, сытно… Что-что, а кормили на славу, три раза в день, да еще и в полдник, после ежедневного мучения под названием «тихий час». Ради полдника стоило потерпеть, на него полагался стакан молока — кипяченого, но это ерунда, и к нему пять штук печенья «Шахматного». Кайф!

А если бузишь, не спишь, то воспитатель заметит и может полдника лишить, зараза… Вот в такую поездку Антон и отправлялся, причем сразу на две смены. А Мишка — на одну. У матери от работы в тот год получилась вот такая удача. Тошка тогда здорово отъелся, и ребра торчать перестали.

Но главное дело надлежало сделать непременно — уедешь, а вдруг кто-нибудь найдет тайную вещь? Могут же опять за уши оттягать… И к солдатам зайти надо было обязательно — позаимствовать кое-чего для костра. У печки в палатке всегда лежали горкой брикеты такие из торфа с углем, что ли. Классное топливо. Вот пару штук их надо было стырить. С таким брикетом, а лучше с двумя, костерок точно наберет жару для салюта.

К палатке подошел непринужденно, хотя штука здорово намяла живот, норовила вывалиться. Тяжелая все-таки, чертяка. У палатки молодой рыжий солдатик костерок разводит, внутри рация шипит, трещит, знакомый голос что-то бормочет. Значит, старшина — Тошка уже знает, его Славой зовут — сам на связь выходит. Удачно складывается — он точно не прогонит. Солидно покашлял, полог приподнял, заглянул:

— Разрешите, товарищ старшина?

Тот ржет:

— Заползай, скелетик!

Наушник снял. Он лихо, с одним управлялся, а солдат — с двумя заставлял, приглашает:

— Садись, скоро ужинать будем.

А Тошке ужин ни к чему, дело важнее. Отнекался, к печке бочком, присел, будто невзначай за брикетину ухватился… И тут «вещь» — вот невезуха — выскользнула и шлепнулась. Хорошо, не об край печки, не звякнула… но старшина углядел.

— Это еще что у тебя, парень?!

— Да так, железку на поле подобрал…

— Покажи, покажи… Нет, стой, не трогай ее пока!..

У Тошки слезы на глаза полезли с досады:

— Да я ее быстренько отнесу, где была…

— Не, давай-ка лучше меняться. У меня как раз ремень с новой пряжкой образовался… Или вот лучше значок, видишь, парашют синий, эмалевый, «десять прыжков», класс! Ни у кого такого не будет! На, держи… И позови мне ефрейтора Мороза, он на мостике портянки стирает.

Сам Тошку от вещи ценной оттер, за полог выпихнул…

— Дуй, а потом договорим…

Сбегал Тошик к мостику, а там нет никакого Мороза! Назад прибежал:

— Слава, будь другом, отдай, не надо мне ни значков, ни ремня! У меня такого больше нет, может и не найду еще…

Старшина в палатке на секунду скрылся, вышагнул, к Тошке боком.

— Ни к чему это ни тебе, ни мне!

И — с размаху из-за спины со свистом запустил «штуковину» в реку! Да не в солдатский «бассейн», а перед мостиком, где поуже, но и глубже гораздо. На самую середку, а там — и взрослому «с ручками». Метра два с половиной будет, не меньше…

Эх, Слава, Слава! Что ж ты наделал! Как ни старался Тошка, не смог слез сдержать, заревел, как девчонка сопливая…

Бегом к речке, скинул все, даже трусы — ни души кругом, кого стесняться? Предателя этого? Место вроде запомнил, доплыл мигом, нырнул… Фигушки, не достал до дна! Еще раз, еще. С четвертого раза донырнул, секунду пошарил вслепую по песку… Ничего. В груди горит, зубы стучат — от обиды, злости, досады, понятно же — пропала вещь! Навсегда, похоже! И не скажешь никому, помочь никого не попросишь…

Без счета нырял, все впустую. Замерз, вылез на берег, сел прямо голышом на песок. Колотит всего. Старшина подошел, рядом на корточки присел, одеялом вдруг накрыл… Подлизывается, гад! Хотел Тошик одеяло сбросить, тот не дал, прижал, подержал минут пять, пока перестал рваться-дергаться. Но ничего не сказал, отпустил просто, вздохнул. Стал Тошка одеваться, а предатель ему:

— Слушай, а ты железку свою не в Иловке подобрал?

— А где ж еще!

— Больше туда не лазь…

— А я завтра вообще на все лето в лагерь поеду…

— Иди к костру, погрейся, чаю попей. Морозу скажи, мой приказ.

Тут Тошка зарыдал прямо:

— Так Мороз же на мостике, а-а?!.. С портянками?

— А тебе приказ — согреться! И чаю со сгущенкой чтоб выпил! Шагом марш!

И, как ни удивительно, послушался Тошка, пошел к костру. Только костер почему-то не возле палатки, а в низинке, где волейбол. Но рыжий тут, чай тоже, сгущенка с ложкой в банке. Хлеба белого Тошке краюха досталась. Старшина негромко Морозу:

— Песочек возьмем здесь, на площадке — сухой, помягче будет…

С полчаса прошло, согрелся ныряльщик. Темнеть начало, глаза стали слипаться, побрел домой потихоньку. С предателем прощаться не стал — много чести. По дороге видел — к «солдатской» военный «козлик» покатил, за ним трехосный грузовик с будкой. Тошка еще подумал: ночное плавание у десантников, что ли?

Дома, конечно, получил по первое число. Уши не драли, но отругали прилично: сколько можно, где шлялся, да бессовестный, да обыскались, завтра в дорогу, брат старший и то дома, мать бы пожалел…

А после лагеря вернулся — конец лета, вода холодная… Ни палатки, ни солдат, ни старшины. Только мостик да