– Да. И не забывай, что его рекомендовал сам Бурлаков. Аакадемик не будет давать мой номер телефона кому попало. В этом я убежден.

Он замолчал и снова отвернулся. Машина затормозила усветофора.

– У тебя все в порядке? – неожиданно спросил Вейдеманис.

– Да, – ответил Дронго, глядя в окно, – все в идеальномпорядке. За исключением того небольшого обстоятельства, что я началзадумываться над смыслом своей работы. Как ты думаешь, может, мне пора уходитьна пенсию? Почти во всех странах мира именно в моем возрасте отправляют напенсию комиссаров полиции и старых детективов.

– Именно в нашем возрасте человек становится мудрее, –возразил Эдгар, – опытные профессионалы работают консультантами, педагогами,руководителями разных курсов или просто советниками. Их нигде в мире неотпускают просто так. Ты это хотел услышать?

Дронго повернул голову и, улыбнувшись, взглянул на друга.Больше они не сказали ни слова, пока не доехали до дома.

Их небольшой офис располагался на проспекте Мира в Москве.Собственно, таких офисов было два – один в Москве, другой в Баку. Обанебольшие, трехкомнатные, в одной из комнат был кабинет самого Дронго, другаяслужила кабинетом для его напарников, а третья комната была своеобразнойприемной, где работала секретарь – в те дни, когда самого эксперта не было вгороде. Адреса офисов не афишировались и никогда не публиковались в открытойпечати. О них знали только посвященные, которые появлялись здесь с ведома исогласия самого Дронго или его друзей. Ключи от московского офиса были только удвоих напарников – Эдгара Вейдеманиса и Леонида Кружкова, супруга которогочислилась секретарем их небольшой компании. В отсутствие самого Дронго и Эдгарасупруги Кружковы получали почту и отвечали на письма, приходившие в последнеевремя больше по электронной почте. Но в момент появления посетителей никого изних здесь не бывало. Это делалось и для удобства самих супругов Кружковых, и вцелях их безопасности, чтобы посторонний человек не смог их увидеть. ТолькоВейдеманис и сам Дронго принимали здесь своих гостей.

В этот вечер сюда постучался Федор Николаевич Степанцев,главный врач хосписа, так настойчиво просивший об этой встрече.

Степанцев вошел, тщательно вытерев ноги о коврик. Снял свойплащ и шляпу, повесил их на вешалку. Ему было лет пятьдесят пять. Среднегороста, в очках, характерные для его возраста залысины, редкие седые волосы.Одет он был в довольно дорогой костюм, что сразу отметили оба эксперта. Галстукбыл подобран в тон голубой сорочке. Дорогая обувь дополняла его облик. Он взглянулна Вейдеманиса, который пригласил его пройти в кабинет. Дронго вышел изкабинета, чтобы поздороваться с гостем.

– Я много о вас слышал, – начал гость, – позвольтепредставиться. Федор Николаевич Степанцев. Как мне к вам обращаться?

– Меня обычно называют Дронго, – услышал он в ответ.

– Что ж известная кличка, – улыбнулся Федор Николаевич,входя в кабинет. – Вам нравится, когда вас называются именно так?

– Наверно, это уже привычка, – ответил Дронго. – Судя повсему, вы не только онколог? Я угадал?

– Моя профессия подразумевает, что я обязан быть еще ипсихологом, – пояснил Степанцев, усаживаясь на стул, – особенно учитываясостояние некоторых больных. Вообще-то я хирург, но практикую уже много лет.Простите, я представлял вас себе несколько иначе. Мне казалось, что вы старше ивыглядите по-другому.

– Я знаю, – кивнул Дронго, – обычно мы рассчитываеминтеллект по формуле «разум минус физическое совершенство». Нам кажется, чтолюбой интеллектуал, претендующий на некие возможности, должен обладать тщедушнымтелом и внешностью придавленного своими возможностями Знайки из Солнечногогорода. Помните, была такая замечательная книга про коротышек и Незнайку?

– Помню, конечно, – улыбнулся Степанцев, – сам читал ее вдетстве. Сколько лет уже прошло… Не меньше полувека. А вы ее помните?

– Во всех подробностях. Носов написал прекрасные книги.Особенно про путешествие на Луну. Первые опыты общения с капиталистами. Он какбудто чувствовал, что произойдет в конце двадцатого века, когда люди начнутмиллионами превращаться в обычных животных, оглупляемых телевидением ижурнально-газетным гламурным валом. Но не будем отвлекаться. Итак, вы хотели сомной встретиться и для этого даже попросили академика Бурлакова дать вам мойномер телефона. Я могу узнать, чем именно вызван такой интерес?

– Да, конечно. Я поэтому и решил приехать именно к вам, –вздохнул Степанцев. Он оглянулся на Вейдеманиса.

– Это мой напарник и друг Эдгар Вейдеманис, – сообщилДронго, – в его присутствии вы можете говорить обо всем.

– Я понимаю. Конечно, – Федор Николаевич нахмурился,характерным жестом поправил очки. – Дело в том, что я не совсем уверен, –сказал он, – но решил, что будет лучше, если я с вами посоветуюсь.

– Что именно вас беспокоит?

– Меня привели к вам странные обстоятельства, если несказать больше. Возможно, трагические. Наш хоспис находится в Николаевске, этонедалеко от Санкт-Петербурга. Не совсем обычный хоспис, вернее, не такой, какостальные. Вы наверняка представляете, как работает хоспис?

– В общих чертах. Признаюсь, что я не бывал в подобныхместах.

– Вам повезло, – пробормотал Степанцев, – туда попадают людина последних стадиях своих заболеваний. Одним словом – безнадежно больные, те,кого уже нельзя спасти. Четвертая стадия, самая разрушительная. Некоторыепопадают к нам в уже бессознательном состоянии. Некоторые еще могут позволитьсебе «роскошь» провести в нашем заведении несколько месяцев. Мы стараемся изовсех сил – делаем все, чтобы облегчить их страдания. Иногда удается, иногда неочень. Иногда происходят срывы, в том числе и нервные. Иногда не выдерживаеткто-то из персонала. Это тяжелая работа…

– Я был в лепрозории, – сказал Дронго, – там тоже нелегко.Но там хотя бы можно жить много лет. А в вашем заведении срок, очевидно, сильносокращен…

– Вот именно. Больше года у нас никто не задерживается. Но ясказал, что у нас не совсем обычный хоспис. Дело в том, что наше учреждениесоздавалось как элитарный закрытый санаторий для сотрудников партийногоаппарата. В восемьдесят пятом году было принято решение направлять сюдабольных, которым уже нельзя помочь, чтобы не травмировать остальных. На Каширкетогда создавался крупный онкологический центр, но он занимался лечениембольных, а у нас был этакий санаторий для самых безнадежных. Разумеется, тогда егоникто не называл хосписом. Потом были девяностые, обычная разруха, всеразворовали, унесли, санаторий даже успели приватизировать. Там большой участокземли, рядом подсобное хозяйство, лес, речка, чудесные места. Но хозяеваоказались никудышные, основное здание было в таком ужасном состоянии, чтотребовался капитальный ремонт.