– Как вы все это выносите! – вырвалось у Дронго. – Нужнообладать большим запасом оптимизма, чтобы работать в вашем заведении.

– Это моя работа, – вздохнул Степанцев, – только в отличиеот других больниц в нашей не бывает выздоравливающих.

– Никогда?

– Кроме одного случая. На моей памяти случился только один.Пациентку привезли с подозрением на четвертую стадию. Анализы подтвердили самыехудшие опасения. Но она неожиданно начала выздоравливать. Я до сих пор считаю,что тогда произошла просто врачебная ошибка в ее диагностике. Но вся загадка втом, что я ее сам осматривал и тоже был убежден в правильности диагноза. Онавыписалась через два месяца и уехала. А нам на память оставила иконку, передкоторой все время молилась. Я не очень верующий человек в силу моей профессии.Трудно разглядеть душу там, где так страдает тело. Но в тот момент, признаюсь,что я заколебался. Вот это – единственный случай. Но такие парадоксы случаются,когда речь идет о поджелудочной железе. Сложно диагностировать правильно, ещесложнее вовремя начать лечение. В советское время Чазов ввел диспансеризациюдля всех ответственных партийных работников. До сих пор вспоминают, чтосмертность от сердечно-сосудистых и онкологических заболеваний снизилась тогдав разы. Сейчас этого нет, и больных привозят к нам уже в крайне тяжеломсостоянии.

– Чем занимались все трое до того, как попали к вам?

– Радомир работал ведущим специалистом – кажется, в филиалеизвестной немецкой компании. Они перевели нам деньги за его лечение. Витицкаябыла ведущей на телевидении в Новгороде. Очень эффектная женщина, нравиласьмужчинам. Была трижды замужем, но детей не было. А вот у Антонины Кравчук в еесорок четыре года уже трое взрослых девочек. Муж – состоятельный бизнесмен, иона сама настояла, чтобы переехать сюда и не травмировать своих дочек. Старшейуже двадцать два года. Насколько я понял, у нее уже есть жених. И мать незахотела, чтобы ее видели в таком состоянии. Особенно жених ее дочери. Да иостальным она была бы в тягость. Вы можете себе представить, какие изменениябывают при ее болезни?

– Не нужно рассказывать, – попросил Дронго, – я все равнозавтра к вам приеду. Понимаю, насколько трагичными могут быть истории каждогоиз ваших пациентов. Сейчас я думаю, что любые деньги, которые вам могутплатить, – слишком малая плата за то, что вы видите.

– Вы же сказали, что были в лепрозории, – напомнилСтепанцев, – разве работать с прокаженными легче? Или в сумасшедшем доме, гдеваш пациент может выкинуть все, что угодно? В любой сельской больнице в течениегода происходит столько непредвиденных и малосимпатичных событий, что можнобыло снять целый сериал. Страшный и откровенный одновременно.

– Поэтому я всегда относился с особым пиететом кпредставителям вашей профессии, – признался Дронго. – Давайте дальше. Остаетсяеще шесть человек.

– Двое мужчин и четыре женщины, – сказал Степанцев, доставаясвой список. – Мужчины – Арсений Угрюмов и Константин Мишенин. Женщины – МаринаШаблинская, Елена Ярушкина, Казимира Желтович и Тамара Забелло.

– У вас там указаны их бывшие профессии?

– Конечно. Угрюмов работал на Севере, ему уже пятьдесятчетыре года. Известная российская нефтяная компания. Они его к нам иопределили. Типичный синдром – больная печень. Там, на Севере, иначе просто невыжить. Некоторым удается вовремя остановиться. Ему не удалось. Он перенесжелтуху уже в подростковом возрасте, и это дало рецидив. Ему просто нельзя былотак злоупотреблять алкоголем, но он уверял меня, что иначе там нельзя. Я думаю,что он говорил правду. Константин Мишенин был акционером компании, занимавшейсяпереработкой леса, входил в состав директоров компании. Ему уже пятьдесятдевять. Вполне обеспеченный человек. У него проблемы с почками. Одну ужеудалили, но, судя по всему, вторая тоже поражена. Первую операцию делали вВеликобритании два года назад. Тогда ему сказали, что у него есть все шансы навыздоровление. Но сейчас начала отказывать вторая почка. Так иногда случается:болезнь переходит на вторую почку, и остановить ее практически невозможно. Онсам понимает, что помочь ему уже нельзя. Даже иногда шутит по этому поводу.

– Они находятся… как-то вместе?

– Мишенин с Бажичем, а Угрюмов сейчас один. Его напарникаперевели в реанимацию, он совсем плох. Это тот, о котором я говорил. Он присмерти, и я думаю, что речь идет уже о последних часах. Но у нас на первомэтаже еще шесть женщин. Двое, о которых я говорил. Они как раз вместе, им такудобнее. Витицкая и Кравчук. Общие интересы, общие разговоры. И еще четверо.Шаблинская – бывшая балерина, прима Мариинки, блистала в семидесятые годы.Говорят, что была протеже самого первого секретаря обкома; возможно, это слухи.Сейчас ей уже под семьдесят. Старается держаться, но знает свой диагноз. У неепроблемы с кишечником, уже дважды вырезали, но в последней стадии нельзя ничемпомочь. Я думаю, что ее погубили все эти новомодные диеты. Говорят, что онатанцевала почти до сорока пяти лет. Вторая – Елена Геннадьевна Ярушкина,супруга бывшего министра Павла Ярушкина. Был такой министр общегомашиностроения, известный генерал, академик, лауреат. Он давно умер, ноостались родственники и друзья, которые и определили ее к нам. Она находится водной палате с Шаблинской, и, кажется, они были знакомы и раньше.

Следующая – Казимира Желтович, ей уже далеко за восемьдесят.Возможно, она наш самый почетный «долгожитель». В ее возрасте все процессыпроисходят гораздо медленнее, и у нее есть все шансы провести у нас еще целыйгод. Или немногим меньше. Ее внучка – супруга нашего вице-губернатора, вотона-то ее к нам и определила. Казимира Станиславовна раньше лежала в палате сИдрисовой. Эта женщина, которая сейчас лежит под капельницей. Ей совсем плохо.А саму Желтович мы перевели в другую палату. Хотя ей это было не очень приятно.Да и соседка ее была недовольна. А она – как раз четвертая женщина из тех, окоторых я хотел вам рассказать. Раньше она оставалась с Генриеттой Андреевной.Они тоже были знакомы по прежней работе. Сама Тамара Рудольфовна Забелло,бывший директор текстильной фабрики, легендарная женщина, ГеройСоциалистического Труда. Она сама переехала к нам, решив не беспокоить своегосына и внуков. У нее рак крови. В ее состоянии нужно проводить систематическоепереливание крови. Раньше это как-то помогало, но в последнее время организмуже не справляется. Мужественная женщина. Вот, собственно, и все. Только этидевять человек и четверо из нашего персонала могли ночью войти в палатуБоровковой.

– Ваши больные спят в палатах по двое?

– На первом этаже – да. Но самые тяжелые – уже на второмэтаже, по одному. В реанимации. Нельзя, чтобы другие видели, как они уходят.Это зрелище только для наших глаз.

– Значит, погибшая была одна?

– Да, в палате реанимации на втором этаже. Все знают, чтоесли переводят туда, значит, положение совсем отчаянное. Они даже шутят, чтопациентов отправляют наверх постепенно – сначала на второй, а потом на небо.Вот такие горькие шутки. Боровкова была на втором этаже. В соседнем кабинетенаходился наш дежурный врач, но он ничего не слышал. У больных есть кнопкасрочного вызова. У всех больных. И этот сигнал идет и в комнату врача, и вкомнату санитарок. Кроме того, наши санитарки обходят всех пациентов каждуюночь несколько раз. Это обязательное правило.