Погода этой осенью в Кракове стояла на удивление теплая,дожди редки, снега вообще не было, а город был так хорош, что Надежда первыйраз в жизни почувствовала себя абсолютно счастливой. Она вспомнила, как в первоеутро в Кракове они с мужем самостоятельно пошли гулять. По крутой булыжнойулице они поднялись в краковский замок – Вавель. На солнце набежала быстраячерная туча с яркой окантовкой света, хлынул короткий сильный, почти летний,дождь. Они спрятались от дождя в портале замкового собора, прошли под своды,спустились к могиле Мицкевича. Собор был почти пуст, только две женщинымолились рядом в одной из келий. Неожиданно яркий солнечный луч проник сквозьпереплет высокого окна и упал на темную роспись стены, которая вспыхнула иожила, как после прекрасной реставрации. Они вышли на воздух. Туч как небывало, замок сверкал после дождя, как драгоценный камень в оправе темногозолота осенних садов. Они вышли за крепостную стену, по зеленому, как весной,склону холма спустились к реке и долго брели вдоль нее, взявшись за руки.

Надежде нравилось все. И пустынный замок на горе, и строгиекостелы с потемневшей резьбой внутри, и маленькие булочные, набитые какими-тоудивительными кренделями и булками, и продавщицы на каждом углу с большимипрозрачными ящиками, заполненными краковскими бубликами – они называлисьбаржанки, – и бесчисленные кондитерские, где продавалось что-то большое,воздушное и сбитое, и красивые полячки, и вежливо-вкрадчивое «Пшепроше, пани» покаждому поводу. Хозяева повозили их по всей Польше, показали Гданьск, Варшаву,но Краков остался в памяти навсегда.

Через две недели они уезжали из Варшавы поздно ночью.Прижавшись к теплому плечу мужа, глядя на убегающие огоньки за окном купе,Надежда вдруг поняла, что так хорошо не бывает долго и что наверняка дома ждетее какая-нибудь неприятность, и вот как в воду глядела. После двух недельсчастья сразу, что называется, мордой об стол! Перед ней встало лицо, вернее,то, что было когда-то лицом Никандрова, которое мелькнуло в дверях щитовой. Да,судьба работает на контрастах!

Подошла Полякова, угадала ее мысли:

– Ну что, Надя, как тебе после заграницы наши делапоказались?

– Ужас какой! С чего это он?

– Кто знает? Он ни с кем не разговаривал, пока тебя не было,так только, по делу.

Надежда не хотела задевать Полякову в первый день послеотпуска, но не выдержала, прищурилась и ехидно произнесла:

– Ни за что не поверю, что ты про Никандрова ничего незнаешь. Неужели этот крепкий орешек оказался тебе не по зубам?

Татьяну Полякову Надежда про себя называла «женщиной,которая знает все», и это было верно на двести процентов. Информацию Поляковамогла выжать буквально из ничего: из невольного восклицания, вскользьброшенного слова или поворота головы. Из всех этих мелочей Полякова умеладелать правильные выводы. Память у нее была очень хорошая. Она знала почти всео почти всех сотрудниках института: кто на ком женат, у кого сколько детей, гдеэти дети учатся, кто счастлив в браке, а кто – нет, у кого с кем и в какое времябыли романы и даже у кого с кем романы предполагались, – надо отдать ейдолжное, в этом вопросе она никогда не ошибалась. У Надежды с Поляковойотношения были сложные, вообще-то они друг друга не любили, но сейчас, послеНадеждиного замужества, дамы внешне старались держаться миролюбиво, а когда входе реорганизации Полякова попала в сектор к Вале Голубеву, Надежда смирилась.

«Видно, Татьяна, нам с тобой никуда друг от друга не деться,будем до пенсии с тобой вместе».

Полякова со смехом согласилась, и дамы почти подружились. Итеперь она не обиделась на Надеждин выпад, ответила спокойно:

– Да что я буду им интересоваться, он странный какой-то,сидит в углу, целый день может молчать.

Это верно, женщин Никандров вообще сторонился, но иногда,когда они с Надеждой оставались попозже на работе одни, он вел себя вполневежливо, даже пил с ней чай и беседовал на отвлеченные темы.

Опять пришел Голубев, мрачнее тучи, а с ним и милиционеры,которые расспросили всех по первому разу и решили взяться за содержимое никандровскогостола. Чего там только не было! Старые газеты, хлебные крошки, микросхемы,конфеты «Коровка», кусок мыла, кипятильник, книжка кроссвордов, дорожныешахматы, начатая коробка кошачьего корма, милицейский свисток (его почему-тоособенно долго рассматривали), куча использованных трамвайных талонов, пачкабритвенных лезвий «Жиллетт», сапожная щетка и тюбик крема для обуви и, конечно,куча старых схем, отчетов и синек. По-видимому, не найдя ничего интересного,оперативники переговорили по телефону со своим начальством, получили какие-тоценные указания и уехали.

После их ухода Валя опять подсел к Надежде.

– Ну, уехала милиция, теперь туда вызывать будут, если что.Слушай, а с чего это менты взяли, что Никандров в психушке лежал?

– Да кто тебе это сказал, Елистратыч? Не в психушке, а внервной клинике, осложнение у него было после сотрясения мозга, он мне самрассказывал, да и было-то это с ним лет пятнадцать назад.

– Ну надо же, а менты так повернули, что он вроде бы даже научете состоял.

– Так проверить же можно!

– Ну, если дома у него скажут, что с ним все в порядке было,тогда, может, и станут проверять, а так... Сбрендил и повесился.

Надежда подумала, потом решилась:

– Знаешь, Валя, дома у него ничего не скажут. Он им дома ненужен был. У него сын взрослый, юридический окончил, работает в фирме, а у женысвой бизнес – цветочный. Она над всеми ларьками на Ладожской не хозяйка,конечно, но управляющая. И деньги зарабатывает приличные. А Никандров, конечно,денег приносил мало, да и характер у него был мрачноватый. В общем, он сам мнекак-то рассказывал перед отпуском, жена, говорит, скандалит и гонит его издому. Я, говорит, работаю, дочку прокормить и одеть смогу (дочка у него ещеесть, школу заканчивает), а тебя уж извини.

– Ну ничего себе, жили, жили, двух детей нажили, а как денегмало зарабатывает, так сразу и гонят в шею! А знаешь, я думаю, выгнала она его,потому что я, когда утром с ним перед работой сталкивался, то смотрю, чтоходить он стал не с той стороны, ну, не с той остановки, откуда раньше ходил,не из дома, значит, ездил.

– А где же он тогда жил-то?

– Да похоже что на даче. У них дача тут недалеко поФинляндской дороге. Там дом зимний, от матери ему остался, ты не была?

– Да нет, не приходилось.

– А я ездил в сентябре к нему за грибами. Там хоть и отгорода близко, но лес хороший. Вот он, наверно, и жил на даче, а ездить недальше, чем на метро. А спросить я его постеснялся, вижу, что и так человекрасстроенный ходит. И вообще я тебе скажу, Надежда, если нам оклады в ближайшеевремя не повысят, меня тоже из дому выгонят.

– Да брось ты, у твоей жены ведь бизнеса своего нету!