Колонна стала уже пересекать Садовое, когда Цецилия,заметив, что сопровождающий сержант ушел вперед, прямо замешалась в ряды истала совать Мите узелок с едой.

– Возьми, Митенька, пачка печенья «Земляничного», фунт«Белки», ты же всегда любил, полдюжины яиц, банка рыбьего жира, смотри, выпейобязательно!

Рыбий жир в этом кульке, наверное, давно уже просочилсячерез пробку, желтые пятна расползлись по узелку, воняло. Митя отталкивалузелок локтем:

– Не надо. Да не надо же, тетя Циля!

Боялся, конечно, не запаха, а причастности к еврейке,которая еще и вонючий узелок сует, как будто нарочно, как будто для пущегоанекдота. Какого черта, еще рыбий жир туда засунула?! Видно, вспомнила, чтодетям рыбий жир дают... Эх, какая же я, очевидно, сволочь, злился он.

– Если тебя сразу отправят, Митенька, немедленно напиши.Сразу же по приезде напиши, а то мы все с ума сойдем от волнения, –бормотала Цецилия, приближая к нему свое лицо; верхняя губа с большой родикойпод левым крылом носа сильно вытягивалась, кажется, хотела поцеловать.

Ребята вокрг посматривали, хмыкали. Митю прошибало потом отсмущения.

– Хорошо, хорошо, тетя Циля. Напишу, тетя Циля. Идите домой,тетя Циля!

Она прервала его бормотание почти отчаянным возгласом:

– Да какая же я тебе «тетя Циля»! Я ведь мама тебе,Митенька!

Сержант, вернувшийся к середине колонны, вдруг заметил врядах инородное тело. Ухватил Цецилию за рукав: «Ты что, гражданка, очумела? Ввоинскую колонну? Под арест захотела?!» Рукав вискозной кофты непомернорастягивался, образуя что-то вроде крыла летучей мыши. Цецилия споткнулась. Иузелок уронила, и книги рассыпались из соломенной сумки. Колонна тут жеоставила ее позади, только в задних рядах захохотали: «Во ползет еврейка!»

Шагавший рядом с Митей тощий маленький Гошка Круткин, изработяг со стройки Дворца Советов, подтолкнул его локтем и спросил довольноравнодушно:

– А ты что, Мить, на самом деле из евреев будешь?

Митя тут взорвался:

– Русский я! На сто процентов русский! Ты что, не видишь? Никакогоотношения к этим... к этим... не имею! А эта... эта... просто так, соседка!

Они уже стали проходить под арку длинного желтогоказарменного здания, когда вдруг завыли сирены и совсем рядом забухала зенитнаяпушка. Уже из окон казармы новобранцы увидели, как над крышами Замоскворечьястало разгораться зарево пожара. Первые бомбы упали в ту ночь на Москву.

Тревога продолжалась несколько часов. День занялся, а сиренывсе выли, то там, то сям били зенитки, но теперь уже явно в пустое небо. Пожарна Шаболовке в конце концов погасили. Видимо, немцы целились в радиобашню, ноне попали, подожгли несколько жилых домов.

Трамваи в то утро пошли на два часа позже. Их брали штурмомтакие огромные толпы, что Цецилия даже и приблизиться не решилась, отправиласьв Лефортово пешком. Ну, а когда добралась, оказалось, что очередь на передачупосылок в этот день совсем непомерная. Ей дали огрызок химического карандаша, иона, немного его послюнявив, написала вслед за впереди стоявшей женщинойпятизначный номер на ладони. Номер этот означал, что стоять придется весь день,до темноты, а может быть, и уйти ни с чем. Так уж и рассчитывайте, гражданочка,что на весь день, сказала ей соседка, у которой припасено было на этот случайвязанье. Публика знала, что в Лефортовской тюрьме НКВД только три окошка дляпередачи продовольственных посылок, а иногда из этих трех работают только дваили одно, и в обеденное время все три закрываются на два часа.

У Цецилии был уже большой опыт по стоянию в тюремныхочередях. Обычно она брала с собой книги, И.Сталина «Вопросы ленинизма»,скажем, или что-нибудь еще фундаментальное, делала закладки, выписывала цитаты,это потом очень помогало на лекциях. Книги, вечные ее друзья, надежныемарксистские книги, помогали ей также бороться с отвратительной тревогой,которую она всегда испытывала в этих очередях. Дело в том, что посылки в адресКирилла не всегда принимались. В его деле, очевидно, существовала какая-топутаница, какая-то бюрократическая ошибка. Иногда, после целого дня стояния,посылку из окошечка выбрасывали, говоря, что Градова Кирилла Борисовича всписках лиц, имеющих право на получение посылок, нет. Это могло означать самоеужасное... нет, нет, только не это, не самое ужасное, могло ведь что-нибудьпроизойти и менее ужасное, ну, скажем, его временно лишили права на получениепосылок за какую-нибудь провинность там, внутри. При его принципиальности, приего, прямо скажем, упрямстве он мог рассердить каких-нибудь товарищей изадминистрации, не правда ли? Ведь иногда же посылку просто принимали безразговоров, просто давали расписаться в какой-то ведомости и все, а ведь этоявно означало, что он есть в списках лиц, имеющих право на получениепродовольственных посылок, логично?

Очередь к окошечкам тюрьмы вилась по тихим лефортовскимпереулкам, где не чувствовалось ни войны, ни вообще двадцатого века. Заборчики,голубятни над низкими крышами, в окнах резеда, напиток «гриб», киски, на углукеросинная лавка, какие-то глухие времена, как бы восьмидесятые годы,общественный застой. Только уж при самом приближении возникало современноестроение, бесконечная и безликая бетонная стена, на которой иногда можно быловидеть приклеенные газеты или агитационные плакаты.

Редкие прохожие, обитатели близлежащих тихих переулков,старались проходить, как бы не замечая вечной, глухо бормочущей очередиродственников «вpагов наpода». Может быть, иные из пpохожих и сами былиpодственниками «врагов народа», и стояли где-нибудь в каких-нибудь другихподобных очередях, здесь же никто из них не выказывал никакой симпатии к усталым«посылочникам», тем более что то тут, то там в укромных местах переулков можнобыло увидеть присевших женщин или сосредоточенно опустившего голову редкогомужчину: волей-неволей народ выходил из очереди пописать, нарушая тем самымидиллию лефортовских переулков и дворов.

Книги помогали Цецилии не только коротать время в очередях,но и отгораживаться от окружающих, то есть не ставить себя с ними на однудоску. Все-таки кто их знает, что за народ вокруг. Ведь не могли же наши органысовершить столько ошибок, как в случае с Кириллом, а эти женщины рядом, может,просто и по случайностям судьбы оказались женами, сестрами, матерями осужденныхполитических преступников, а может быть, и еще не выявленные соучастницы?Поручиться нельзя.