и действительно обнаружил в глубине киота нечто круглое на цепочке. Нажав на кнопку медальона, он открыл его и в свете неугасимой лампады, горевшей на киоте, увидел вложенную в него картинку, а на ней офицера, а за ним березу, на ветках которой желтели листочки.

«Медальон… листочки… шифер», – пронеслись в голове последние слова Чванова.

– Ну что там? – спросила Фроська.

– Вроде ничего, – соврал Кешка.

– Тогда слезай. Тикать отсюда пора.

Кешка спрыгнул со стула, незаметно для Фроськи сунув медальон в карман штанов.

– Всё, пошли, – сказала Фроська. – Не дай Бог кухарка с рынка вернется…

Кухарку Чванова, ту самую в аленьком платке, крючочники встретили по дороге сюда – остановившись возле Кузнечного рынка, она точила лясы с товаркой.

– Опять через парадный пойдем? – вопросил Кешка.

– Нет, через черный. Вдруг дворник на пост вернулся?

Черные лестницы имелись в каждом доходном доме – по их облупленным грязным ступенькам дворники поднимали в квартиры дрова и воду, а обратно уносили мусор и пищевые отходы. Также по черным лестницам ходила прислуга – лакеи, горничные, кухарки и обслуга – полотёры, трубочисты, прачки, разносчики.

На черной лестнице крючочники ни с кем не столкнулись, двор был пуст. Чтобы не попасться на глаза Прокопию, через подворотню не пошли. А поплутав между дровяными сараями, выбрались «сквозняками» (проходными дворами) на соседнюю Николаевскую улицу и по ней уже направились к Лиговскому каналу.

* * *

Дерзкий, попетляв на всякий случай по соседним улицам, снова зашел в трактир. За столик садиться не стал. Встретившись глазами с Оськой, сделал ему знак, мол, пора отчаливать.

– Счётик нам извольте, – крикнул Хвастун половому.

– Что, уже уходим? – удивился сильно захмелевший Прокопий.

– Да, брат, мне пора. Дела у меня ещё…

– Хороший ты человек, Оська, – сказал, поднимаясь со скамьи, дворник.

Хвастун быстро рассчитался и, простившись с новым приятелем, выскочил из трактира вслед за Дерзким. Друг за другом, будто и не знакомы, они дошли до Свечного переулка. На перекрестке Дерзкий остановился, пропуская экипаж, и когда Оська поравнялся с ним, быстро сунул ему в руку целковый.

– Что, уже и сбыть успел? – удивился Хвастун, разглядев рубль. – А почему так мало? Мы же договаривались…

– Всё обещанное ты получишь. И даже больше. – Экипаж проехал, и оборванцы двинулись дальше по Коломенской. – Но придется залезть в квартиру ещё раз. Не всё оттуда выгреб. Помешали…

– Кто?

– Клиенты ростовщика. Явились в самый неподходящий момент. Пришлось ретироваться.

– Думаешь, ростовщик тебя ещё раз впустит? – со смешком спросил Оська.

– Кто его будет спрашивать? Был ростовщик, да весь вышел.

– Как это?

– Зарезал я его.

– Что?

– Что слышал. Ты пока погуляй, а часика в четыре снова приходи в трактир.

Ошарашенный Оська ещё долго стоял как столп, обдумывая положение, в котором внезапно очутился. Конечно, он и до сего дня был преступником, но всего лишь воришкой, никак не убийцей. И теперь, если вдруг поймают, месячным арестом он не отделается. За убийство и даже за соучастие в нем отправят на каторгу. Почему Дерзкий не предупредил, что убьет ростовщика? Вот ведь негодяй!

Но чуть погодя Оська вспомнил о серебряном рубле, что сжимал в кулачке, и настроение сразу улучшилось. С неизменной улыбочкой на лице он пошел коротать время в кабак.

А его недавний собутыльник Прокопий, не без труда перейдя через дорогу, надел фартук и, взяв в руку метлу, встал у подъезда. Правда, мести тротуар он уже не мог, метла ему была нужна скорее для опоры. Вскоре мимо него прошмыгнула во двор кухарка Чванова, закупившая на Кузнечном рынке провизию на обед и ужин. Прошла ещё пара минут, и со второго этажа раздался её истошный крик:

– Помогите! Убили!

Прокопий, спотыкаясь, побежал по парадной лестнице вверх – навстречу ему с криком летела кухарка.

– Беги! Беги в полицию! – велел ей Прокопий.

Заскочив в дворницкую, он засунул голову в ведро воды, чтобы протрезветь. Потом съел головку лука, чтобы от него не разило водкой.

Участковый пристав с городовыми и околоточным явились через четверть часа.

– Кто за последний час входил в дом и выходил из него? – строго спросил пристав Прокопия.

– Да не было никого.

– А через черную лестницу?

– Не могу знать. Мне отсюда не видать. А остальные дворники в отпусках.

Дворниками в Петербурге служили крестьяне окрестных губерний, у которых в деревнях оставались жены, дети и земельные наделы. С них-то семья и кормилась. Поэтому летом, когда работы было мало, дворники уезжали домой, чтобы убрать урожай.

– А почему от тебя водкой несёт? – принюхался пристав.

– То не водкой, то луком. Обедал только что.

Полицейские поднялись на второй этаж, осмотрели труп и разбитые витрины.

– Самим нам тут не справиться, – решил пристав и отправил одного из городовых за подмогой в сыскную полицию.

* * *

Кешке с большим трудом удалось уговорить мать не сбывать всё украденное сразу.

– Но почему? – возмущалась та по дороге. – Ведь как люди тогда заживем. Комнату снимем. А то и квартиру.

– Ага! И ты пригласишь туда своих дружков и за три дня пропьёшь все деньги. Нет! Если заклады сбывать потихоньку, этих денег нам на год хватит. А то и на два.

– А где их хранить?

– Как где? В сундуке, на котором спим. Кто в него полезет?

С прежней, более сытной жизни у Фроськи остался большой деревянный сундук, в котором когда-то лежало её приданое: два платья и перина. На нем, подложив вместо подушки под голову полено, Фроська с Кешкой и спали.

Перейдя Ново-Каменный мост, крючочники свернули направо и наискосок вышли на Воронежскую улицу. Миновав по ней три извозчичьих двора, они поднялись по черной лестнице на самый верх каменного четырехэтажного дома, в котором обитали. Комната была маленькой, большую её часть занимал портной Иванов с женой и тремя детьми. Прокормить своим промыслом такую ораву он не мог, поэтому был вынужден делить жилище с Фроськой и её сыном.

– Что-то вы рано сегодня, – буркнула жена портного Наталья, постоянно кашлявшая из-за душившей её чахотки.

– Так воскресенье. Работать грех, – парировала Фроська.

– Зато не грех заплатить за угол.

– Не бойся, получишь сегодня по полной. Да ещё вместе с авансом. Гляди, что в Чубаровом переулке нашла, – Фроська, желая похвастаться, сунула Наталье в руки икону Смоленской Божией Матери, украденную у Чванова. – Видишь, какой оклад богатый: тут тебе и серебро, и жемчуг. Как думаешь, сколько за неё дадут?

– Ну, если заложить…

– Заложить – только деньги терять. Хорошо, если полцены дадут. Продать хочу…

– Тогда червонец, не меньше.

– Вот только кому её сдать?

– Так Чванову, – предложила Наталья.

Фроська невольно