– А знаешь, у кого эти вещички украли?

– Мне без разницы.

– У Чванова, у коллеги твоего. А перед этим зарезали его, словно скотину. Чтобы грабить не мешал. И тебя зарежут, если помогать мне не станешь.

Известие об ужасной смерти коллеги произвело на Сарайкина громадное впечатление. Трясущимися руками он стал открывать лавку:

– Погоди, Ефимыч, я, кажется, вспомнил. Как раз сегодня принесли.

Войдя, зажёг керосиновую лампу, затем открыл одну из витрин и достал из неё икону Смоленской Божией Матери в серебряном окладе.

– Она?

– Похоже, да! Кто её сдал?

– Фроська-крючочница. Я-то ещё удивился: почему ко мне пришла? Завсегда же к Чванову бегала. Объяснила, что выпить надо позарез, а на Коломенскую идти далеко.

– Где Фроська живет?

– В Долгушах угол снимает. Только там её сейчас нет. В трактире она на Воронежской. Завсегда Фроська там, когда у неё деньги на кармане. Пока всё не пропьет, не уходит.

– А про остальные вещи, – Ефимыч потряс списком, – что-нибудь знаешь?

– Клянусь Богом, ничего.

Сыщик, пристально посмотрев ростовщику в глаза, убедился, что тот не врет: потрясенный убийством Чванова, Сарайкин непременно бы поделился сведениями, если бы они у него были.

– Я в сыскную за подмогой. А ты пока никому про Фроську ни слова. Икону я заберу.

– Конечно, конечно.

Поймав пролетку, Ефимыч уже через полчаса поднимался по лестнице на третий этаж здания, в котором некогда размещалась канцелярия обер-полицмейстера. Но семь лет назад её переселили на Гороховую. А здание на Большой Морской отдали новому подразделению – сыскной полиции.

Яблочков, бывший сегодня в отделении за главного, все ещё находился в кабинете. Выслушав доклад Ефимыча и осмотрев икону, он отдал приказ подчиненным выдвигаться, и кавалькада пролеток полетела по сонным летним улицам на Обводный.

Трактир оказался забит под завязку, из-за табачного дыма дышать там было нечем.

– Сыскная полиция, проверка документов, – громко крикнул Яблочков, войдя на секунду вовнутрь.

Проверку, чтобы не задохнуться в табачном дыму, устроили на улице, благо вечер был теплым. Среди посетителей трактира выявили двух беспаспортных и трех нищих, не имевших права проживать в столице.

– А где Фроська-крючочница? – спросил Яблочков у последнего вышедшего из кабака. – Говорят, с вами пила?

– На полу лежит, встать не может.

Пришлось заходить. Фроську в чувство привести не удалось. Два полицейских надзирателя подхватили её за плечи и поволокли домой, чтобы устроить там обыск.

Кешка уже спал. Его разбудили. Он с ужасом смотрел на ничего не понимающую мать и на мужчин, которые её привели.

– Что у них из имущества? – спросил Яблочков у хозяйки Натальи Ивановой.

– Какое у нищебродов имущество, скажете тоже… Только сундук.

– Ключ от него где?

– У мамки на шее, – со скорбным вздохом сообщил Кешка.

– Что в сундуке?

– Не знаю, – соврал Кешка. – Мамка сегодня туда сама что-то клала, без меня.

Яблочков сдернул ключ с шеи Фроськи, подошел, скинул полено, служившее Кешке подушкой, и открыл сундук. Наталья, заглянув в него, охнула:

– Ну и ну!

Кешка тоже изобразил удивление:

– Откуда это?

– Ты разве не знаешь? – с подозрением спросил его Яблочков.

– Нет. Она без меня сегодня по помойкам ходила. Вернулась с набитыми мешками. А что в них, не показала.

И горько заплакал.

Никаких причин арестовывать его не было. И Яблочков оставил мальчика на попечение Натальи и её мужа. Фроську же распорядился доставить в съезжий дом Адмиралтейской части и посадить в камеру для задержанных.

– Как же ты без мамки теперь будешь? – погладила Наталья рыдавшего Кешку, когда полицейские удалились.

– Как-нибудь проживу. За угол у нас вперед уплачено, а на пожрать я завсегда тряпок насобираю. А там гляди и мамку выпустят.

– Нет, не выпустят. В Сибирь её отправят. И тебя вместе с ней.

– Но она ничего не сделала! Подумаешь, икону продала. Остальное-то, считай, вернула.

– Так она ведь не только ограбила, ещё и убила…

– Нет, неправда, – закричал Кешка. – Чванов мертвый был, когда мы вошли…

– Значит, и ты с Фроськой был, – поняла Наталья. – А почему полицейским соврал?

– Потому что в тюрьму не хочу. Что я там забыл? Ой! А вы меня не выдадите?

– Ну, если отдашь четыре рубля, что у мамки выудил…

– Два, – твердо сказал Кешка.

– Ладно, – сжалилась жена портного.

– Завтра принесу. Я их вне дома спрятал, чтобы мамка не отобрала…

– А ты, я смотрю, паренек-то умный. Далеко пойдешь, если не остановят…

– Тетя Наталья, тетя Наталья, а как мне мамку от каторги спасти?

– Не знаю… Были бы вы богачи… У богачей-то особые защитники имеются, аблакатами звать. На суде кого хошь запутают, белое за черное выдадут, а кошку за собаку. Потому-то на каторгах только наш брат-бедняк и сидит. А богачам за убийство заместо каторги орден вручают.

– А что если обратиться к ним, аблакатам? У меня ещё рупь восемьдесят остался.

– Ну что ж, попробуй, – усмехнулась Наталья. – Спи давай, утро вечера мудренее.

* * *

В августе дни ещё по-летнему жаркие, а вот ночи уже холодные. Да и утром, пока воздух не прогрелся, зуб на зуб не попадает.

Дерзкий, карауливший Оську у съезжего дома, успел озябнуть до костей, пока того наконец выпустили. Но вышел тот не один, а в обнимку с Прокопием. Следом за ними появилась в неизменном аленьком платочке Дашка. Дерзкий тут же отвернулся, чтобы, не дай Бог, Прокопий с кухаркой его не узнали. Но Оська так обрадовался, что кинулся к нему с объятиями.

– Нас выпустили. Давай я тебя с другом познакомлю. – Хвастун рукой подозвал Прокопия. – Вот мой друг Толик. А это Прокопий.

– Очень приятно. – Дерзкий, пряча за воротником лицо, пожал Прокопию руку.

– Ты что, тоже дворник? – спросил тот.

– Ага, в Рождественской части.

Прокопий обнял Хвастуна:

– Ну, брат, не забывай, заходи.

Дворник пошел по Коломенской, мазурики – по Кузнечному к рынку.

– Представляешь, меня-то сразу отпустили, стали мы прощаться, и вдруг пристав Прокопия вызвал. Я решил чуток задержаться, узнать зачем. А через секунду и его отпустили. Оказывается, сыскная ночью убийцу задержала. Меня чуть кондратий не хватил. Думал, тебя. Выхожу, а ты тут. Я так рад, так рад…

– А кого сыскная за убийство задержала, не выяснил?

– Крючочницу одну. Фроськой звать. И все заклады у неё нашли.

Дерзкий достал рубль и протянул Оське:

– На.

– Что? Опять рупь? Нет, мы так не договаривались. Ты ведь несгораемый шкап грабанул, я знаю. Деньжат там, говорят, было немерено.

– Если дам больше, всё за день пропьешь…

– То моё дело…

– А так год будешь пить.

– Что, правда?

– А то! Иди давай, отдыхай. Завтра сам тебя найду.