образа жены, от ее холодного взгляда, ее бледных, презрительно сжатых губ. Видит бог, он старался быть хорошим мужем… И особняк этот купил для нее! Столько денег в него вложил! Для ее же блага, для ее же здоровья!

Тихий звук, словно шелест шелка по паркету, заставил Дональда открыть глаза.

— Избель? — произнес он и оглянулся к двери, но комната оказалась пуста.

К тому же, дверь не скрипнула, отворяясь, лишь платье прошуршало по полу. Дональд нахмурился, подошел к столу и сел. Его не покидало ощущение испытующего взгляда, от которого холодел затылок, прямо как в тот мартовский вечер.

Договор, скрепляющий сделку, лежал поверх всех прочих бумаг, и Дональд в который раз принялся его перечитывать. Хотя зачем? Он и так мог рассказать его наизусть, назвать каждую запятую… Наименования сторон, описание дома, цену, дополнительные положения… Кто, кому, за сколько, в какие сроки… В этом документе не было ответа, но понятное простое действие унимало тревогу и отвлекало от чувства вины. Строка плыла за строкой, свет в комнате постепенно таял, и Дональд сам не заметил, как уснул.

Ему снилась Энуя. Ее пыльно-песочные дома, запах жакаранды, резные листья пальм, в кронах которых шумно спорили желто-зеленые птицы; длинные прогулки с Избель и кружевная тень от парасоля на ее лице. Она смотрела на него с ласковой улыбкой, и ветер играл ее русыми локонами, а за спиной купалось в золотом море закатное солнце. Теплый ветер касался кожи, но Дональд видел, что дыхание почему-то вырывается изо рта облачками пара. Солнце совсем погасло, на темном небе бледным расплывчатым пятном проступила луна, а сладкий аромат фиалкового дерева сменился странным для побережья запахом холодной разрытой земли. Избель улыбалась все так же ласково, но глаза ее блестели странно и дико. Дональд сделал шаг ей навстречу, но она вытянула руку, одновременно останавливая и указывая на него пальцем.

— Убийца!

Голос, что произнес это слово, не был голосом Избель — Дональд распахнул глаза, и увидел перед собой юную светловолосую мисс. На ее хорошеньком лице со светлыми, почти белыми, огромными глазами застыло выражение презрения и ненависти; никто и никогда еще не смотрел так на Дональда! Миг, и она пропала.

— Спаситель! Это просто сон! — выдохнул Дональд.

Но внутри все дрожало, сердце билось неровно и часто, а холодок поднимался от живота к груди. Сколько бы раз он ни повторял слова «это просто сон», какая-то часть него была абсолютно уверена, что не «просто» и не «сон».

***

В спальне пахло лаком и новыми обоями. Это был незнакомый, чужой, а значит опасный аромат. Дома, в Нодноле, спальня Избель благоухала лавандой: простыни, подушки, одеяла, полог, ящики стола — этот аромат успокаивал. Здесь же, несмотря на букет на столе, несмотря на переложенные мешочками с сухоцветами платья и сорочки, острая вонь лака касалась носа.

Беспокоила.

Мешала уснуть.

Избель села, откинувшись на подушки, и посмотрела на чернеющий в сером сумраке фитилек свечи. Позвать служанку, чтобы зажгла, и почитать, пока усталость наконец не возьмет свое? Избель потянулась к колокольчику и тут же раздраженно зашипела: в этом доме колокольчик находился с другой стороны от той, на которой она привыкла спать, и чтобы дотянуться до него нужно было перебраться к другому концу постели! До чего раздражающе! Все в этом доме раздражающе! Неудобно, неправильно, некрасиво, отвратительно! И этот ужасный холод!

По приезду Избель обошла дом, чтобы посмотреть, что в итоге получилось из пыльной мрачной громады, и осталась недовольна. Выбор Дональда не был лишен вкуса, но… — Избель смежила веки, — …но она не хотела этого выбора! Она просила мужа остаться дома, в Нодноле, где текла настоящая жизнь: приемы, балы, встречи, — но он так увлекся тем, чего хотел сам, что и слушать ее не желал. «Это для твоего же блага, дорогая!», «Вот увидишь, ангел мой, свежий воздух пойдет тебе на пользу!», «Твое здоровье поправится, и тогда, я надеюсь, мы подумаем о втором ребенке». Последнее было самым страшным! Стоило Избель вспомнить об этом, как сердце начинало стучать так быстро и громко, что набатом гремело в ушах, заглушая все, дыхание перехватывало, будто бы кто-то затягивал петлю на горле, а в глазах темнело.

И теперь этот дом казался камерой, из которой нет выхода, только вход — для ее мужа, который в любой момент может прийти и… Кожа покрылась мурашками. От страха или от холода? Избель не знала, но чувствовала и то, и другое. В особняке почти везде было не по сезону прохладно. Куда она ни заглядывала, холод и сквозняки преследовали ее, даже на кухне, где ярко горело пламя в печи, а слуги толпились, каждый занятый своим делом. Холоднее всего, как назло, оказалось в спальне. Завтра же она прикажет развести камин! И плевать, что за окном май! Единственный плюс ее нынешнего статуса — это то, что деньги можно не считать, Дональд купил ее титул, связи ее семьи, взамен обеспечив обнищавший род и ее саму финансами. Горькая усмешка исказила лицо Избель. Было время, когда она считала замужество хорошей сделкой. Как глупа и наивна она была! Думала, что это просто церемония с красивым платьем и пышным приемом, после которой она снова сможет порхать по балам, танцевать до зари и сиять в окружении всеобщего восхищения! Какое-то время так и было, а потом, в солнечной Латинии, в маленькой Энуе, где они с Дональдом проводили медовый месяц, случилось то, что разрушило жизнь Избель.

Глава 2 Матери и дочери

Казалось, что дом спал, но Амалия знала — это не так. Солнце еще не показалось над горизонтом, знаменуя начало нового дня, и яблоневый сад за окном кутался в зыбкую шаль из тумана и серых сумерек. Спали хозяева, спали слуги, но дом — нет, а с ним не спала и Амалия. Слушала вздохи половиц под невесомыми шагами, шорохи и шепотки, детский смех, столь тихий, что ухо едва могло его уловить, и думала о том, кто ушел два года назад.

Дедушка.

Именно его стол стоял сейчас у окна. Именно его письма лежали в ящике. Именно он был для Амалии самым близким и дорогим человеком, и именно его она увидела перед тем, как проснуться. Не могла же она увидеть дедушку наяву?

Он стоял, касаясь кончиками пальцев крышки стола, и сквозь его высокую фигуру, такую, какой она ее запомнила — в пальто с тремя золотыми полосами на рукаве, синих брюках и остроконечной фуражке —